Судьба-злодейка

Это один из моих любимых фильмов. Сценарий к нему режиссер Владимир Наумов написал вместе с писателем Александром Кабаковым.

Для меня было полной неожиданностью, когда Наумов предложил мне роль в этом фильме. Помню, он вызвал меня к себе. Я обрадовался, примчался к Наумову в кабинет – думал, наконец-то меня запустят как режиссера. Спрашиваю:

– Ну, что нового в Госкино?

– Что нового… сниматься будешь.

Я, разочарованно:

– Как сниматься? Я снимать хочу. Неужели опять запретили?

– Конечно, запретили. Вот, снимешься у меня…

И он дал мне сценарий. Я прочитал. Нужно было играть Кольку «Татарина», дворника в правительственном доме. Да еще без ноги, бывшего морского пехотинца.

Я снова прихожу к Наумову:

– Владимир Наумович, роль какая-то необычная. И почему меня называют «Татарином»? Там нигде не упоминается, что мой герой – татарин по национальности.

– Ну, впрямую не хочется намекать, особенно московскому зрителю, что это за дом, где происходят события фильма.

Речь шла о правительственном «Доме на набережной», из которого стольких людей уводили на расстрел, отправляли в лагеря. И причем не простых смертных, а жили там в основном чиновники из центрального аппарата. Кстати, съемки фильма в итоге проходили в том самом доме на Берсеневской набережной, и зритель, понимавший, о чем шла речь в фильме, мог легко его узнать.

Оказывается, в те годы все дворники в этом доме были татарами. Татары считались очень трудолюбивыми и чистоплотными. Вот и я должен был играть такого дворника-«татарина», но прошедшего войну в морской пехоте.

Наумов меня утвердил без кинопроб. С Наташей Белохвостиковой и Борей Щербаковым мы сыграли какие-то сценки – но больше в качестве репетиций. Камера нас не снимала.

Я начал работать над ролью. И уже на этом этапе проявилась безудержная фантазия режиссера Владимира Наумова. В сценарии были строчки о том, что я свысока посмотрел на героя, на своего друга детства Михаила. А его играет Борька Щербаков, который на голову выше меня. Я озадачился, а Наумов улыбнулся:

– Я все придумал. На заводе тебе уже делают котурны. Оденешь их под брюки клеш – на них ты будешь на голову выше Бори. Всех зрителей ошеломим. Они знают, какого роста Панкратов-Черный, а тут ты появишься – такой богатырь. Эти котурны делают из титана, они стоят безумных денег.

– А почему из титана?

– Потому что это легкий металл.

Клеш мне сшили сантиметров на 15–20 длиннее моих ног. Примерили эти котурны – очень тяжело было с ними справляться. Но где-то дня через два, пока я учился на них ходить, они сломались – отвалились. А новый заказ – это опять деньги.

– Ладно, – решил Наумов, – будешь на Борьку свысока смотреть, когда он сядет на стул или на диван.

Так же как в «Сибириаде» у Кончаловского, Наумов промолчал, что я должен быть наголо бритым. Поставил ме-ня, можно сказать, перед фактом. Кабаков разрешал Наумову отходить от сценария, предоставил ему карт-бланш. Мне кажется, Кабаков сомневался в успехе этого фильма.

И Наумов придумал сцену, когда герой Бори Щербакова начинает меня стричь наголо. Мы отрепетировали и снимали одним дублем, потому что стригли прямо в кадре.

Показали мне машинку. Я посмотрел: хорошая новая машинка. Попробовал – стрижет замечательно. Начали снимать – как эта машинка вцепилась мне в волосы! Слезы катятся, боль дикая, а камера-то работает, снимают, остановить нельзя. Наумов сидит, закрыл лицо руками. Я чувствую, он смеется, негодяй, а у меня слезы текут:

– Полегче, полегче! – кричу я Щербакову.

– Ничего-ничего, – отвечает он по сценарию.

И стрижет меня, я чувствую, с таким усилием.

Я все на свете проклял. Сижу, плачу по-настоящему: боль дикая. Сняли мы этот дубль, который и вошел в картину.

Я спрашиваю:

– Почему же так больно? Вроде нормальная была машинка?

И Наумов показывает мне машинку, которой меня стригли:

– На, посмотри.

И хохочет, счастливый. Я смотрю, оказывается, он специально машинку подменил. Ржавая какая-то, старая:

– Почему эта? – возмущаюсь я.

– По правде жизни. Шла война. Почти пять лет машинкой никто не пользовался – она и заржавела.

Но если не считать этого момента, снимали весело и с каким-то подъемом. Наумов фонтанировал идеями прямо на площадке.

В фойе лежал портрет Сталина.

– Санька, ты оттуда сверху прыгнешь на портрет.

– Так ведь высоко.

– Ничего-ничего, ты же в морской пехоте служил.

– Но я же с протезом хожу. Может, хоть маты подстелим под портрет?

– Ну, так это на «Мосфильм» надо машину гнать. Пока привезут – уйдет солнечное время.

И вот так он, можно сказать, «мучил» меня. Но мне было очень интересно, что в итоге получится. Да и коллектив подобрался замечательный.

Удивительной нежности актриса Наташа Белохвостикова. Хохотушка. Все время смеялась. Как только анекдот какой-то мы с Борькой Щербаковым расскажем, она прямо закатывалась до слез. А Наумов, мне кажется, немножко ревновал ее к нам. Все время кричал:

– Наташа, соберись! У тебя сейчас серьезная сцена.

А потом сам к нам подходил:

– Что вы ей рассказали?

Мы ему повторяли тот анекдот. Он хохотал.

Теперь уже Наташа спрашивала:

– Что ты смеешься, Володь?

– Неважно, репетируем!