Судьбе наперекор

— А я целыми днями здесь, домой только спать хожу. Что мне там делать-то? Здесь я на людях, хоть какая-то польза от меня есть. Вот с тобой посидела, поговорила, утешила, чем могла. А дома? Я ведь, дочка, одна, как перст одна,— и она, испугавшись, что я подумаю, будто она жалуется, постаралась улыбнуться.— Ты ступай себе, дай-то бог, чтобы у тебя все хорошо в жизни сладилось.

— Тогда я погожу прощаться, я сейчас вернусь.

— Ты чего это задумала? — всполошилась баба Поля, но я уже шла по коридору к выходу на улицу.

В ближайшем гастрономе я купила большую жестяную банку цейлонского чай, килограмм разных шоколадных конфет и большой торт. Увидев все это, старушка всплеснула руками.

— Да зачем же ты это, дочка?

— А это за здоровье моего ребенка,— твердо заявила я.— От этого вы отказаться не можете.

Она в ответ перекрестила меня.

— Храни тебя бог, Леночка, а ребеночка твоего особо.

Снова проходя коридором, я через выходящее во двор окно увидела на крыльце запасного выхода Боровскую. Она курила и задумчиво смотрела на стоящий во дворе длинный одноэтажный дом, и я поняла, что именно там, в одной из маленьких комнатушек с рукомойничком в уголке навсегда похоронено ее короткое и единственное в жизни счастье.

Я села в машину и задумалась. Вот она, та нечаянная радость, о которой говорила старая цыганка — у меня будет ребенок, ребенок от Бати. А радость ли это для меня? Может быть, я погорячилась, сказав, что хочу сохранить ребенка? Хочу ли я его? Да, поразмыслив, решила я, хочу! Очень хочу! Наверное, не только в память об Игоре я стараюсь помогать другим людям, но и потому, что мой нереализованный материнский инстинкт требует выхода: согреть, приласкать, утешить... Мама с папой... Да они будут несказанно счастливы получить долгожданного внука, заберут его к себе и с рук не спустят, хорошо, если хоть иногда дадут на него посмотреть... Так что, прав папа, не придется мне отказываться от своей привычной жизни. Но это в том случае, если все будет нормально, а если нет? Если я уже непоправимо навредила своему ребенку, ведь, действительно, и выпивала, и курила, а о нервотрепке и говорить нечего. А я сама? Как на мне скажется рождение ребенка? Вдруг это подкосит меня настолько, что я стану инвалидом? Пока живы родители, бояться нечего ни мне, ни ему. А потом?

Нет, все это надо как следует обдумать, обследоваться на молекулярном уровне и только потом решать, имею ли я право давать жизнь новому человечку. И, если есть хоть малейший риск, что он может родиться неполноценным или я сама могу превратиться в развалину... Нет, это будет безответственно. По отношению к моему ребенку безответственно. И тогда, как ни страшно об этом думать, но придется... Но я не хочу этого! Я хочу ребенка! Голубоглазого светленького малыша... На глаза навернулись слезы, а в горле появился тугой комок, который я никак не могла проглотить. Я хочу ребенка! И не отдам я его родителям, я сама буду с ним возиться, смотреть, как он растет, говорит первые слова... И я все-таки разрыдалась. Ну почему жизнь такая несправедливая? Почему мы не можем быть умными вовремя? Почему понимание истинных ценностей приходит так поздно?

С трудом успокоившись, я стала думать, что же мне теперь делать. Шпильки долой, сигареты — само собой. И, главное, нормально питаться — фрукты, овощи, витамины там всякие — ведь мой маленький кушать хочет, и я почувствовала, как на губах сама собой появляется улыбка. Вот именно, он хочет кушать, а его дура мама думает черт знает о чем. Не волнуйся, малыш, сейчас мама купит тебе много-много вкусных вещей.

Я завела машину и поехала на рынок, по дороге разговаривая со своим ребенком: «Ты только не волнуйся, маленький, твоя мама найдет самого лучшего в городе специалиста, который точно нам скажет, как себя вести, чтобы мы с тобой оба были здоровенькие. Ты прости меня, что я так плохо себя вела, но ведь ты мне вовремя не сказал, что ты у меня уже есть».

Я ходила по рядам рынка и прислушивалась к малышу, пытаясь понять, что он хочет, потому что я сама не хотела ничего — один вид разложенных на прилавках продуктов вызывал у меня отвращение. Наконец, я увидела старушку со стареньким, со всех сторон обитым, но чистеньким эмалированным бидончиком с привязанной к дужке крышечкой, заглянула туда и мой рот непроизвольно наполнился слюной — там лежали соленые помидоры. Вот оно, поняла я, вот оно, что мне так сейчас необходимо.

— Сколько? — спросила я, заранее готовая заплатить любую цену.

— Пятьдесят рублей кило,— сама пугаясь произнесенной цифры, сказала старушка.

— А сколько здесь?

— Два кило. Только пакетика у меня нет,— она засуетилась, сама не веря тому, что кому-то среди лета понадобились ее сморщенные, чудом сохранившиеся помидоры.

Я достала двести рублей, подумала и добавила еще сто.

— Вот, бабушка, я вместе с бидончиком возьму, а вы уж себе новый купите. Хорошо?

— Так много же,— испугалась она.— Бидончик-то столько не стоит.

— Значит два купите,— решительно сказала я и схватилась за дужку.— Так я беру?