Судьбе наперекор…

– Так вам же там неудобно будет… С вашим-то ростом… – удивился тот.

Стас с Тенью переглянулись – они почти одновременно вспомнили все те совершенно нечеловеческие условия, в которых им приходилось и жить сутками, и ночевать, и сидеть в засадах. Сначала они улыбнулись, а потом, не выдержав, расхохотались, выпуская копившееся годами нервное напряжение. Они смеялись и никак не могли остановиться, чувствуя, что из их жизни уходит холодное тоскливое одиночество, когда не с кем откровенно поговорить по душам, что теперь все наладится, что их стало двое, а это значило, что отныне им обоим будет намного легче жить.

– Вы чего? – Колька переводил недоуменный взгляд с одного на другого, понимая, что, смеются они не над ним.

Выскочившие из дома на шум другие ребята изумленно смотрели на смеющегося Ивана и были счастливы, что ему весело – им практически никогда не доводилось видеть его таким: радостным и неожиданно помолодевшим. И они готовы были всем сердцем полюбить этого пока малознакомого им дядю Стаса только за то, что папе рядом с ним так хорошо.

На следующий день Стас сдал Ромку с рук на руки Смирнову, который, узнав его, действительно без звука скинул три тысячи, пообещав, что уход за ним будет ничуть не хуже, чем в свое время за самим Стасом. Иван же, которого они высадили по дороге, тем временем успел сфотографироваться и даже получить снимки. Он положил их в конверт вместе с листком бумаги, на котором были его имена: старое, которое хоть и было для него чужим, но к которому он успел привыкнуть за эти годы и решил оставить для работы, и новое, а точнее, родное.

– Возьми и передай своему шефу, Стас, – сказал. Иван, протягивая ему конверт. – И еще скажи, что я предлагаю держать связь через тебя – не надо мне там лишний раз появляться. Вот только тебе придется в такую даль мотаться.

– Тебе виднее, Тень, – сказал тот, пряча конверт во внутренний карман ветровки. – А насчет того, что мотаться… Так для бешеной собаки сто верст не крюк, зато мальчишек лишний раз повидаю. Запали они мне в сердце… – и, по-доброму усмехнувшись, с нежностью в голосе добавил: – Чертенята…

Больше Иван сам в Москву не ездил, зато мальчишки наведывались к Ромке каждый день. Когда же они сказали, что того успешно прооперировали и окончательное выздоровление теперь – дело времени, Тень взял свои новые документы для работы на имя Кузнецова, которые Стас немногим ранее привез ему в запечатанном конверте вместе с краткой запиской от Петра Петровича, где было всего три слова: «На твое усмотрение», собрал детей и, вручив поделенные пополам оставшиеся деньги Юрке и Кольке, сказал:

– Мне нужно будет на несколько дней уехать. Это деньги на всяческие расходы. Тратьте с умом. Дядя Стас будет вас навещать. Если что-нибудь случится… Ну, в общем… Разное в жизни бывает… Прислушивайтесь к нему, он очень хороший человек и плохого не посоветует. Ну, я пошел.

Он взял заранее собранную сумку и собрался уходить, когда его остановил звенящий от волнения Лешкин голос:

– Папа, а ты можешь не ехать?

– Нет, Алексей, не могу. Должен.

В дверях он обернулся, но лучше бы он этого не делал, его дети стояли, плотно сжав губы, но если у старших – Лешки, Юрки и Николая – глаза были сухие, только боль в них стояла невыносимая, то младшие, Славка с Шуркой, молча глотали слезы, которые, как они ни крепились, так и не смогли сдержать. Такими они и стояли у него перед глазами, пока он ехал в электричке в Москву, а потом в аэропорт.

«Как же просто было когда-то уходить, – думал он, – когда я отвечал только за самого себя… А сейчас есть дети, которые любят, ждут и беспредельно мне верят. И ради них я сделаю все! И дай-то бог, чтобы они меня поняли… Правильно поняли!».

Когда через неделю он вернулся домой, первым, кого он увидел, был лежащий в саду в гипсовом корсете на раскладушке обложенный книжками Ромка.

– Ты что, сбежал из больницы? – удивленно спросил Иван. – Там было так плохо?

– Папа! – радостно заорал Ромка. – Папа приехал!

На этот крик выскочили остальные дети и бросились к нему. Они облепили его, хотя подобные нежности у них были не в ходу, и в обращенных на него глазах снова были, слезы, на этот раз слезы радости. Иван почувствовал, что у него самого защипало глаза, а в горле появился комок, которого никогда раньше за все тридцать четыре года его жизни, даже в самые тяжелые, невыносимо тяжелые минуты, не было. Он с трудом взял себя в руки и как можно спокойнее сказал:

– Не понял? Я что, с войны вернулся? И почему Ромка здесь, а не в больнице?

– А мне там надоело, – отводя глаза, пробормотал тот, поднявшись с помощью Лешки и Кольки с раскладушки. – Скучно там. Мы все лекарства взяли, я их и здесь могу пить, и уколы я сам себе научился делать. А дядя Стас, между прочим, который меня сюда привез, согласился с тем, что здесь я быстрее поправлюсь. А ты, как говорят, сам предупреждал, что он плохого не посоветует.

– Ох и разберусь я с этим самым дядей Стасом! – пригрозил Иван. – Пусть только появится! Кстати, а кормить меня собираются? – спросил он.