Судьбы и фурии

– Пойдем в дом, – сказала она и встала.

Он вздрогнул, моргнул и уставился на нее. А затем встал, открыл перед ней дверь и двинулся следом.

Он был очень внимательным, нежным, когда нужно, и сильным.

Но кое-что все же было не так. Не то, чтобы она была намного старше него. Приблизительно лет на десять. Пятнадцать максимум. И дело было не в том, что они были едва знакомы. Она не была как следует знакома ни с кем, кто оказывался в ее постели за последние полгода. Отсутствие истории – вот, что ей нравилось больше всего.

Они были в ванной, и она в зеркале наблюдала за его лицом с высокими скулами. Одна его рука вцепилась в ее короткие волосы, другая – в плечо, и, хотя ей было невероятно приятно, она никак не могла сосредоточиться.

– Я больше не могу, – прохрипел он, весь мокрый от пота.

– И не надо, – отозвалась она.

Тогда он, как истинный джентльмен, вышел из нее, громко зарычал, и что-то горячее брызнуло ей на спину, чуть повыше копчика.

– Очень мило, – сказала она. – Суперсексуальный ход. Как в порно.

Он усмехнулся и вытер ее теплым полотенцем.

Снаружи ветер трепал кустарник у реки. Начался сильный, порывистый дождь.

– Прости, – сказал он. – Я не знал, что еще сделать. Я не хотел… ну знаешь… брать тебя так, будто мы уже сто лет женаты.

Она встала и вытянула руки над головой.

– Не переживай, – сказала она. – Я уже достаточно старая и для этого.

– Нет.

– Ну… я бесплодна, – сказала она, но не добавила, что это было ее сознательное решение. Он кивнул и немного помолчал, размышляя о чем-то, а потом спросил:

– Поэтому у тебя нет детей?

Но он почти сразу же покраснел и быстро скрестил руки на груди.

– Прости. Это было грубо. Мне просто всегда было интересно, почему у вас их нет. Детей, в смысле.

– Ну вот как раз поэтому, – сказала она.

– Это что-то… медицинское? – спросил он. – Все, я уже лезу не в свои дела. Можешь не отвечать, если я тебя достал.

– Меня стерилизовали, когда я была молодой.

Его молчание было таким красноречивым, что она добавила:

– Он ничего не знал. Думал, я просто бесплодна. Таким образом, он мог с достоинством страдать и помалкивать.

Зачем она рассказывает все это незнакомому парню? Наверное, потому что она ничем не рискует. Лотто больше нет. Этот секрет уже никого не ранит. К тому же этот мальчик ей нравился, ей хочется поделиться с ним чем-нибудь. Все предыдущие паломники уже вынесли все, что у нее оставалось. У него наверняка были какие-то скрытые мотивы. Статья, книжка, какая-нибудь exposé[52]. Если бы он написал об этом их сексе в грозу, то она получилась бы отчаявшейся и грустной. Или отчаянно грустной. Подходит так или иначе. И да будет так.

– Но почему ты ему не рассказывала? – спросил он. Бедный щеночек, его голос звучал так, словно ему было больно за раны Лотто.

– Потому что никому в целом мире не нужны мои гены, – сказала она.

Лотто всегда говорил что-то про свои гены. Про то, что его ребенок тоже может стать гением.

Матильда накинула банный халат и провела пальцами по коротким волосам. Взглянула на себя в зеркало и отметила выступивший на щеках румянец. Дождь все сильнее барабанил по крыше, и ей нравился этот звук – внушал ощущение уюта здесь, внутри, когда снаружи все было так сыро и серо.

– Лотто был бы потрясающим отцом, – добавила она. – Но дети гениев очень редко становятся гениями.

– Это правда, – сказал Ланд.

Она коснулась его лица. Он вздрогнул, а затем, наоборот, потянулся к ней и крепче прижался щекой к ее ладони. «Милый маленький зверек», – подумала Матильда.

– Я хочу тебя накормить, – сказала она. – Как насчет ужина?

– С радостью, – отозвался он.

– А затем я хочу, чтобы ты трахнул меня еще раз.

– С радостью трахну тебя еще раз, – со смехом сказал он.

На рассвете, когда Матильда проснулась, в доме расстилалась такая тишина, что она сразу поняла: Ланд ушел.

Как жаль. Она подумала, что могла бы позволить ему задержаться на какое-то время. Использовать его как парня, который чистить бассейны. Как человеческую кардиомашину. Под дверью ворчала забытая Бог. Когда Матильда вышла из спальни, собачка вбежала и прыгнула на постель.

На кухне ее ждал фруктовый салат, утонувший в собственном соке, и чашка чуть теплого кофе, который он, очевидно, сделал перед уходом. В голубой чаше с медленно созревающими зелеными помидорами милый мальчик оставил для нее записку в конверте. Матильда не прикасалась к ней несколько недель, прежде чем решилась открыть. Глядя на белое в красном, в голубом, она, впервые с тех пор как ее покинул муж, чувствовала себя так, словно у нее в этом доме наконец-то появилась компания.

То горячее, что было в ней, начало остывать, а остывая – закаляться.

«СДЕЛАЙ МЕНЯ СЧАСТЛИВЫМ, – умолял монстр Франкенштейна своего создателя, – и тогда я снова стану добрым».

10

МАТИЛЬДЕ БЫЛО ШЕСТНАДЦАТЬ, когда она проснулась и увидела над собой покачивающегося дядю. К тому моменту она уже привыкла спать в кровати.

– Аурелия, это важно, – сказал он. – Не спускайся вниз.