Судьбы и фурии

Она написала водителю записку и оставила ее под сиденьем машины, пока он сам был в ванной. Она бы не вынесла вида всех его подбородков и гигантского живота, наверняка бы разревелась. В последний раз постучавшись в дверь дядиного кабинета, она повернула ручку и вошла, не дожидаясь приглашения. Он взглянул на нее поверх очков. Косой луч света из окна падал на бумаги, лежащие на его столе.

– Спасибо за то, что приютил меня на эти пару лет, – сказала она.

– Ты уходишь? – спросил он по-французски. Снял очки и откинулся на спинку кресла, глядя на нее. – Куда?

– К своему другу, – ответила она.

– Лгунья.

– Да, – легко согласилась она. – У меня нет друзей. Можешь назвать его моим покровителем.

Он улыбнулся.

– Эффективное решение всех твоих проблем, – сказал он. – И куда более приземленное, чем я рассчитывал. Но, впрочем, чему удивляться. В конце концов, я рос со своей матерью.

– Прощай, – сказала она и направилась к двери.

– Увы, – сказал он, и она остановилась, схватившись за дверную ручку. – Я был о тебе лучшего мнения, Аурелия.

Я надеялся, что ты найдешь себе работу на ближайшие несколько лет, будешь работать и лелеять мечту об Оксфорде или вроде того. Надеялся, что ты окажешься бойцом, окажешься более похожей на меня. Должен признаться, ты меня разочаровала.

Она ничего не ответила.

– Знай, что здесь ты всегда сможешь найти пропитание и ночлег, – сказал он. – И навещай меня время от времени. Мне будет интересно посмотреть, во что ты превратишься. Уверен, это будет нечто совершенно дикое. Или же дико совершенное и заносчивое. Ты либо покоришь весь мир, либо станешь матерью восьмерых детей.

– Я никогда не стану матерью восьмерых детей, – сказала она, зная также, что никогда не станет навещать дядюшку. Ей от него уже ничего не было нужно. Она бросила последний взгляд на лживую прелесть его оттопыренных ушей и округлых щек, и уголок ее рта выгнулся.

Направляясь к выходу, она мысленно попрощалась с домом. С тайной сокровищницей под лестницей, по которой она, надо признаться, будет тосковать, с длинным коридором запертых дверей и огромным дубом перед входной дверью.

Затем она вышла на улицу и побежала. Побежала по сбитой грязной тропке, облитой ослепительно-белым солнечным светом. Каждый удар ноги о землю был немым «прощай». Прощайте, коровы на лугах меннонитов, прощай, июньский ветерок, прощайте, кусты диких голубых флоксов. Она ужасно вспотела на бегу, но этот пот казался самым сладким.

ЛЕТО ЕЕ ДЕВЯТНАДЦАТИЛЕТИЯ было невероятно длинным.

Она узнала много нового, например то, что человек может сделать с помощью своего языка или одного только дыхания. Узнала, каков на вкус латекс и какой запах может быть у смазанной маслом кожи. Почувствовала, как кровь замирает в жилах во время представления в Тэнглвуде. Когда она рассматривала картины Джексона Поллока и слышала у себя над ухом теплый мужской голос, ощутила вдруг всю прелесть происходящего. Соленый жар, кислые коктейли Писко на террасе, болезненно-медленно тающие кусочки льда на ее сосках, и он, наблюдающий за ней со стороны двери. Он учил ее, как правильно есть, как заказывать вино. Как заставлять людей верить, что ты с ними согласна, не произнося ни слова. В такие минуты в его взгляде появлялась какая-то нежность, но она старалась делать вид, что ничего не замечает.

«Это просто сделка», – напоминала она себе, когда ее колени начинали пылать от боли от долгого стояния на плитке в душе, пока он запускал ей пальцы в волосы.

Он покупал ей подарки: браслеты, фильмы, от которых ее лицо пылало, белье, представляющее из себя три ленточки и кусочек шелка.

А затем она пошла в колледж. Время летело быстрее, чем она думала. Занятия стали для нее светом в царстве темных уик-эндов. Она буквально впитывала все, что рассказывали на лекциях. Друзей у нее не было. Ариель отнимал почти все время, оставшееся она посвящала учебе и прекрасно знала, что если заведет хотя бы одного друга, то потом уже не остановится, слишком уж она изголодалась по компании.

Теплыми весенними днями, когда солнечные лучи расцветали желтыми цветами форсайтии в уголках ее глаз, сердце Матильды становилось буйным и непослушным, и она готова была отыметь первого попавшегося парня, проходящего мимо нее. Но на кону стояло слишком много, чтобы рисковать этим в угоду искушениям.

Она обкусывала ногти до крови, глядя, как люди вокруг обнимаются, смеются и обмениваются только им одним понятными шуточками. В пятницу вечером, сидя в поезде, мчащемся в мерцающий в тумане Хадсон, она готова была выть от отчаяния, а во время съемок в агентстве делала вид, что она одна из тех девушек, которые чувствуют себя в бикини как рыба в воде и с радостью готовы продемонстрировать любопытному миру свой новый шелковый бюстгальтер. Но ее самыми лучшими фотосессиями стали те, во время которых ей нужно было сделать вид, что она хочет убить фотографа. А затем снова апартаменты Ариеля, обжигающий ковер и искусанные губы. И когда его руки скользили по ее спине или раздвигали ее ягодицы, она снова и снова думала: «Сделка, сделка, сделка».