Судьбы и фурии

[А вот и опровержение: после сумрачных и пыльных лет, когда ей будет восемьдесят и она будет в одиночестве сидеть за чашкой чая, в Лондоне, в комнате для завтрака, и изучать свою руку, словно старинную карту, в ее окно влетит голубой волнистый попугайчик, неожиданный гость в этом субтропическом месте.]

И в этот момент она вдруг совершенно ясно и четко увидит в этой маленькой, нежно-голубой фигурке утерянное ядро собственной жизни – любовь.

В ее жизни была любовь – огромная и устрашающая, в ней был огонь, была магия. Был Лотто, ее дорогой супруг, Господи! Да, да, он был ядром ее жизни, и куда более весомым, чем обычная любовь.

Но пока она, отделавшись одним лишь прикушенным языком, стояла перед облитой тусклым лунным светом и горячей коровьей кровью грудой металла и стекла, в ее голове ширилась во все стороны одна-единственная мысль: «Что теперь?»

6

ОДНАЖДЫ маленькая девочка по имени Аурелия, которой Матильда была когда-то, обнаружила у себя в руке голубой портфель. Ее волосы были тщательно расчесаны и заколоты. Ей было пять или шесть.

– Ты уезжаешь к своей бабушке в Париж, – сообщила ей высокая Бреттон.

Когда речь заходила о той бабушке, что жила в Париже, всегда возникало чувство неловкости и отторжения. Мама никогда не говорила о ней, они даже по телефону практически не разговаривали. Аурелия же никогда ее не видела и никогда не получала от нее никаких милых посылочек на день ангела.

Они стояли в коридоре в поезде. Бабушка хмурилась так сильно, что у нее появился второй подбородок.

– Мать твоей мамы – единственный родственник, который согласился тебя принять.

– Мне все равно, – сказала Аурелия.

– Конечно же нет, – сказала бабушка и передала ей пакет с сэндвичами, сваренными вкрутую яйцами, бутылкой теплого молока, двумя chaussons aux pommes[33], а затем приколола записку к ее пальто. – И не смей вставать со своего места! – приказала она напоследок и колко поцеловала девочку в щеку, потом промокнула покрасневшие влажные глаза накрахмаленным платком и ушла.

Поезд дал гудок. Мир, каким его знала маленькая Аурелия, двинулся прочь у нее из-под ног. Затем – деревня, черно-белые коровы, куры, огромная готическая церковь, булочная. Когда поезд наконец набрал скорость, она увидела в окне то, что искала. Вот и она, вспышка света. Белый хэтчбек, припаркованный под тисом. Рядом с ним ее мать: бледная, в темно-синем платье, ее волосы [да, все-таки светлые] спрятаны под шарф. Скрестив руки на груди, она смотрела, как отходит поезд.

Ее рот напоминал красную линию на белом. Ее волосы и платье трепетали на ветру, который поднял поезд. По выражению ее лица трудно было понять, о чем она думает и что с ней происходит.

А затем она исчезла.

Мужчина, сидящий напротив, внимательно смотрел на Аурелию. У него была бледная, блестящая кожа и большие мешки под глазами. Аурелия сжала свой чемоданчик и загородилась от незнакомца, но всякий раз, когда она выглядывала, он все так же смотрел прямо на нее. Ее вдруг охватило понимание того, что случилось нечто ужасное – и это нечто имело вполне определенный характер. Она постаралась сдерживаться, сжала ноги, но все было бесполезно, и она прижала к себе обе ладошки, стараясь удержать мочу внутри.

Тогда мужчина наклонился к ней:

– Малышка, – сказал он, – позволь отвести тебя в туалет.

– Нет, – отозвалась она.

Тогда он наклонился еще ближе и коснулся ее. Аурелия завопила, и огромная толстая женщина с собачкой на коленях, спавшая в углу, открыла глаза и прорычала:

– Тихо вы!

– Пойдем в туалет, – повторил он. Во рту у него было много зубов, и все они были мелкие.

– Нет, – отрезала Аурелия и тут все-таки не выдержала.

Моча, обжегшая ее ноги, была горячей и приятной. Тогда мужчина сказал: «Фу!» – и покинул купе.

Моча постепенно остыла.

Несколько часов поезд несся на восток. Толстая женщина в углу, которая по-прежнему спала, казалась желатиновой. Ее собачка жадно принюхивалась к воздуху, словно пыталась распробовать его на вкус.

Когда они приехали на место, Аурелия наконец увидела свою бабушку. Эта женщина была так же красива, как и мама. У нее были такие же яблочные щеки и тонкие брови, разве что глаза утопали в морщинах. Она потрясала. Ее вещи были элегантны и потрепаны одновременно, от нее пахло духами, а изящные пальцы в перчатках напоминали карандаши в замшевом футляре. Бабушка потянулась к ней, взяла ее пакет и заглянула внутрь.

– Ах! Прекрасная провинциальная еда, – сказала она. У нее во рту не хватало нижнего резца, отчего улыбка получилась мимолетной. – Сегодня вечером нас ждет хороший ужин.

Встав, Аурелия почувствовала на своих коленях что-то мокрое. Отрицание и нежелание видеть это промелькнули у бабушки на лице, точно всколыхнувшаяся занавеска.

– Пойдем, – легко сказала она, и Аурелия, подхватив свой чемоданчик, пошла.