Судьбы и сердца

Мужество! Ну где ж ты затаилось?

В Теплом переулке тишина.

Ни одно окно не растворилось.

Дверь не распахнулась ни одна…

Трусость, что ли, в душах колобродит?

Равнодушье ли к чужой судьбе?

Что же: всякий для себя, выходит?

Каждый, значит, только о себе?

Нет, не так! От крепкого удара

Дверь подъезда настежь: — Кто там? Эй! —

Вот уже бегут вдоль тротуара,

Голоса все ближе, все слышней.

Пусть не видно милиционера.

Раз беда — они помочь готовы,

Нет, не все укрылись за портьеры,

Нет, не все задвинули засовы!

2

А случилось так: у Рыбаковых

Праздновался Варин день рожденья.

И хозяйка, рдея от смущенья,

В красном платье, в туфельках вишневых

В доме принимала поздравленья.

Тридцать семь — не так уж это мало.

Женщина тут вправе и слукавить,

Года три убавить для начала —

Пусть не три, пусть год, а все ж убавить…

Но какой ей год перечеркнуть?

Ведь не тот, что в руки дал букварь,

Год, когда дохнул морозом в грудь

Черно-белый памятный январь.

Скорбный зал… Крутой знакомый лоб…

Алые полотна кумача.

И плывущий над рядами гроб

Близкого ребятам Ильича…

Этот год не позабудешь, нет!

Горестный, торжественный и строгий.

Ну а тот, что вырос на пороге,

Когда было Варьке десять лет?

Может, этот год прошел как тень?

Взять — и зачеркнуть его, к примеру.

Только выйдет так, что в майский день

Варька не вступала в пионеры…

И какой бы счет годам ни шел,

Нет такого, чтобы крался тихо!

Этот год — вступленье в комсомол.

А другой — на фабрике ткачиха.

Это юность. Но ведь были годы,

О которых тяжко вспоминать?!

Вот война… дымы до небосвода,

У порога плачущая мать…

Тяжкий след оставила война.

Только как ей сбросить годы эти?

Выйдет ведь тогда, что не она

В полковом служила лазарете,

Выйдет, не она под свист и гром,

Прикрывая раненых собою,

Бинтовала под любым огнем

И несла их, стонущих, из боя.

Кто ж, как не она, порой ночной

Через топь болота ледяного

Вынесла с раздробленной ногой

Старшину Максима Рыбакова.

Рыбаков в санбате стал грустить

И однажды молвил ей, вздыхая:

— Без ноги, как видишь, можно жить,

А вот без тебя как жить, не знаю…

И сейчас вот рядом за столом.

Он, прошедший вместе с ней войну,

Наполняет свой бокал вином

И глядит с улыбкой на жену.

Пусть не легкий за спиною путь

И у глаз прибавилось морщин,

Только разве можно зачеркнуть

Что там год-хотя бы день один!

Тридцать семь — не тридцать. Верно. Да.

Тридцать семь — не звонких двадцать пять.

Но, коль с толком прожиты года,

Право, их не стоит убавлять!

Веселились гости за столом,

Возглашали гости тосты разные.

И звенели рюмки хрусталем,

Вспыхивая искрами алмазными…

* * *

Крик влетел пронзительный, звенящий,

Заглушив застольный звон и гул,

Он как будто стужей леденящей

Прямо в душу каждому дохнул.

Сразу наступила тишина…

— Грабят, — кто-то произнес несмело, —

Только наше дело сторона.

Никому ведь жить не надоело…

Но хозяин, встав, ответил строго:

— Что мы, люди иль какие звери?

Лезь, мол, в норку, если где тревога… —

И пошел, скрипя протезом, к двери.

Но, уже его опередив,

Кинулась Варвара в коридор.

Вся — один стремительный порыв,

Вниз… скорей! По лестнице во двор…

В ночь метнулись две плечистых тени…

И Варвара тотчас увидала

Женщину, что, подогнув колени,

Как-то странно наземь оседала…

Сжав лицо обеими руками,

Женщина стонала глухо, редко,

А сквозь пальцы темными ручьями

Кровь лилась на белую жакетку.

И, когда сознание теряла,

Сотрясая Варю зябкой дрожью,

Все к груди зачем-то прижимала

Сумочку из светло-синей кожи.

Раны, кровь Варваре не в новинку.

Нет бинтов — и так бывало тоже.

С плеч долой пунцовую косынку!

— Милая… крепись… сейчас поможем…

Стали быстро собираться люди:

Слесарь, бабка, дворник, два солдата.

Рыбаков шагнул из автомата:

— Я звонил. Сейчас машина будет.

В это время появился тот,

Кто обязан первым появляться.

Строгий взгляд, фуражка, грудь вперед…

— Граждане, прошу не собираться!

Позабыв давно о платье новом,

Кровь на нем (да разве тут до бала!)

Варя, сев на камень перед домом,

Раненую за плечи держала.

Вот гудок, носилки, санитары…

— Где она? Прошу посторониться! —

Раненая вскинула ресницы

И на миг поймала взгляд Варвары.

Словно что-то вымолвить хотела,

Но опять поникла в забытьи.

Врач спросила Варю: — Вы свои?

Вы подруги? Как здесь было дело?

Впрочем, можно говорить в пути.

Вы могли бы ехать? Дайте свету!

Да, все ясно… тише… не трясти…

На носилки… так… теперь в карету!

Варя быстро обернулась к мужу:

— Знаешь, нужно что-то предпринять! —

Я поеду. Вдруг ей станет хуже,

Может, дома дети или мать…

Улыбнулась: — Не сердись, мужчина,

Ты ступай к гостям, а я потом, —

Резко просигналила машина

И, взревев, исчезла за углом.

3

Врач вошла с чеканностью бойца

И сказала, руки вытирая:

— Под лопаткой рана ножевая,

И вторая — поперек лица.

Но сейчас ей легче, и она

После операции уснула. —

Варю угнетала тишина,

Варя быстро поднялась со стула:

— Надо как-то близких отыскать —

Брови, дрогнув, сдвинулись слегка. —

И какая поднялась рука

Так девчонку располосовать!

Доктор чуть качнула головой:

— Странно, вы чужая ей… а впрочем,

Вы правы, и скверно то, что прочим

Это странным кажется порой.

— Эта сумка, — молвила Варвара, —

Локтем крепко стиснута была,

Несмотря на два таких удара,

Женщина все сумку берегла.

Видно, там не шпильки и не ленты.