Судьбы иосифлянских пастырей

В Москве немногочисленные иосифлянские приходы (три основных и еще четыре временно примыкавших к движению) также почувствовали твердую опору в лице нового архиерея. Влияние «таганского старца» все возрастало, и особенно оно усилилось, когда ленинградскими иосифлянами была введена в литургийный чин «Молитва о святой Церкви», получившая среди верующих название «Молитвы относительно большевиков». Молва приписывала авторство этой молитвы епископу Максиму. Участь его была решена. Власти знали Владыку Максима как врача, т. е. советского служащего. Появление его во главе епархии Истинно-Православной Церкви казалось ОГПУ непростительной дерзостью. Свое новое великое служение Владыка нес недолго. Он был арестован 24 мая 1929 г. в Серпухове у себя на квартире.

Об обстоятельствах ареста Владыки сохранилось свидетельство проживавшего с ним в одной комнате протоиерея Сретенской церкви Серпухова Никиты Илларионовича Игнатьева: «Возвращаясь откуда-то вечером, Владыка Максим и отец Никита заметили в окнах своего жилища свет. Насторожились: „Что-то неладно: в доме — свет горит, и в нашей комнате светло…“ Отец Никита пошел с черного ходу: хозяйка, увидав его, замахала ему, чтобы он уходил. Оказалось, в комнате их был обыск: один милиционер рылся в вещах, другой дремал за столом. Отец Никита пытался увести Владыку Максима, но тот решительно отказался: „Мне придется пойти — там облачение, там митра!“ Он не пожелал оставить в руках милиции свое архиерейское облачение, пошел в комнату и был там арестован…»[353]

После ареста епископа Максима о. Никита уехал в Москву, где несколько месяцев служил в Крестовоздвиженской церкви, затем, предполагая неизбежный арест, прибыл в Казань к епископу Нектарию (Трезвинскому), который назначил его служить в храмах Иранского округа Вятской епархии. В ноябре 1929 г. по подозрению в укрывательстве о. Никиты был арестован его брат — настоятель Серпуховского собора прот. Димитрий Илларионович Игнатьев, но, временно освобожденный под подписку о невыезде, он нелегально уехал в Одессу. Серпуховские органы ГПУ разослали запросы о необходимости ареста скрывавшегося в с. Городище под Казанью прот. Н. Игнатьева и живущего в Одессе прот.д. Игнатьева, но этот розыск результата не дал. В следственном деле отмечалась тесная связь о. Никиты с еп. Максимом. В дальнейшем прот. Никита Игнатьев около 45 лет тайно служил в Вятской епархии, счастливо избегая арестов, и умер одним из последних иосифлянских священников — 25 марта 1974 г.[354]

В мае 1929 г. был арестован не только еп. Максим, но и целый ряд иосифлянских священнослужителей г. Серпухова: благочинный иеромонах Парфений, настоятель Высоцкого монастыря архимандрит Пантелеймон (Орлов), игумен Никон (Хрилоковин), настоятель Спасо-Занарской кладбищенской церкви протоиерей Николай Боголепов и некоторые другие. Всех их Особое Совещание Коллегии ОГПУ 5 июля 1929 г. приговорило к различным срокам заключения. Владыка Максим отвечал на допросах так осторожно и умело, что следственные органы не могли ему инкриминировать ничего, кроме самого факта тайного монашества при одновременной работе главным врачом Таганской тюрьмы, и «ограничились» приговором 5 июля 1929 г. к 5 годам заключения в лагерь (по статье 58 пункт 10, т. е. за контрреволюционную пропаганду).

На допросах епископ Максим неизменно повторял одно и то же, а именно: тайное монашество он принял потому, что не хотел афишировать перед советской властью своих личных религиозных убеждений. На вопрос же о том, какой епархией он управлял, Владыка отвечал, что никаких административных обязанностей у него не было и что он жил как «епископ на покое». О своих религиозных убеждениях и духовной жизни он категорически отказался рассказывать, мотивируя отказ интимностью этой области. Дружба с Патриархом Тихоном была также известна следователю. На вопрос, что же их сближало, Владыка Максим ответил: «Полная аполитичность, полная лояльность к советской власти и духовное сродство молитвенных устремлений и аскетических опытов».

Епископ рассказал следователю и о факте отказа Патриарха Тихона тайно благословить одного из деятелей Белого движения. Передавая об этом заключенным на Соловках врачам, Владыка говорил о чрезвычайной осторожности Первосвятителя, не показывавшего окружающим своего подлинного глубинного отношения к вопросам политики, но строго доверительно открывшего своему не менее осторожному другу огромную радость по поводу деятельности митрополита Антония (Храповицкого) за рубежом. «Как они там все хорошо понимают и меня, по-видимому, не осуждают», — со слезами на глазах однажды высказывался Патриарх, имея в виду деятельность так называемых «карловчан».