Судьбы хуже смерти (Биографический коллаж)

Когда в Индианаполис вернулось благоденствие (а дети не вернулись), отец стал партнером человека много младше его, который открыл новую архитектурную фирму. Репутация отца оставалась по-прежнему высокой, и не многих в городе так любили; кстати, отец был учредителем ныне знаменитого Детского музея. Особенно восхищались построенным по его проекту центральным зданием телефонной компании "Белл" на Норс-Меридиен стрит - этот проект он завершил перед биржевым крахом 1929 года.

После войны компания "Белл" решила надстроить несколько этажей, но так, чтобы по экстерьеру они не отличались от восьми нижних. Наняли другого архитектора, хотя отец не одряхлел, не спился и вообще ничуть не утратил навыков. Но компании "Белл" было все равно - что тот архитектор, что этот. Надстройку возвели, как ей требовалось, и все получилось отлично. Вот вам и романтика зодчества.

Вскоре после этого отец уехал - в округ Браун, штат Индиана, решив посвятить остаток дней ремеслу горшечника. Своими руками сделал гончарный круг. Там, в горах, он и умер в 1957 году, когда ему было семьдесят два.

Пытаясь теперь припомнить, каким он был, когда я рос, а у него так редко выдавалась работа, приносящая удовлетворение, вижу его Спящей Красавицей - дремлет в тени шиповника, ждет своего принца. Легко от этого видения перескочить к такой вот мысли: все архитекторы, которых я знавал и в хорошие времена, и в плохие, словно бы вечно дожидались щедрого, великодушного клиента, чтобы он дал им возможность сделаться вдохновенными художниками, ибо для этого они и родились.

Так что жизнь моего отца можно воспринимать как особенно печальную сказку. Был он Спящей Красавицей, а в 1929 году не один - сразу несколько принцев, включая компанию "Белл", принялись его тормошить, обшаривая кусты шиповника. Только потом вдруг все эти принцы на целых шестнадцать лет занемогли. И пока валялись по госпиталям, злая волшебница обратила Спящую Красавицу в Рип Ван Винкля[4].

Когда разразилась Депрессия, меня забрали из частной школы и я стал посещать обычную. Мое окружение переменилось, я теперь приводил домой совсем других мальчишек - взглянуть, что у меня за отец. Было это подрастающее потомство индианской деревенщины, и эти десятилетние сопляки первыми сказали мне, что отец мой странный, как единорог.

Во времена, когда люди его круга носили темные костюмы, белые рубашки и одноцветные галстуки, отец выглядел так, точно его одевала Армия спасения. Все с бору да с сосенки. Теперь, само собой, мне ясно, что свои наряды он подбирал обдуманно, а тон и ткани контрастировали друг с другом, чтобы смотреться интересно и, в конечном счете, красиво.

Другие папаши вели пресерьезные беседы про уголь, сталь, зерно, лес, цемент и тому подобное, да еще, разумеется, про Гитлера с Муссолини, а мой отец и друзей, и удивлявшихся незнакомцев призывал обратить внимание на какой-нибудь сущий пустячок из тех, что вокруг, на какую-нибудь вещицу, букашку, былинку - нет, вы посмотрите, это же настоящий шедевр. Я притащил домой кларнет, черную штуковину с серебряными вкраплениями, - и услышал от него: настоящий шедевр. И не имеет значения, можно ли на этом кларнете играть. Отец обожал шахматные фигурки, смутно представляя себе, куда их двигать на доске. Как-то мы с приятелями показали ему мотылька - не знает ли, как называется? Он сказал - не знает, но ведь правда это настоящий шедевр!

А еще он был первый гражданин мира, да, возможно, и последний. Политическим раздорам, государственным границам он уделял внимания не больше, чем уделил бы единорог - ну вот, опять: единорог. Красота может встретиться, или ее можно создать, где угодно на планете, а прочее несущественно.

Американская телеграфная и телефонная компания закончила строительство еще одного своего здания, на этот раз на Манхэттене, неподалеку от дома, где я живу. И снова обошлась без услуг моего отца, правда, все равно его уже не вызовешь. Вместо него компания пригласила Филипа Джонсона, Спящую Красавицу, которую всю взрослую жизнь не оставляют в покое страстные принцы.

Что же мне, бушевать против Судьбы за то, что она не дала отцу испытать столько же радостей, как у мистера Джонсона?

Пытаюсь вообразить, как отец со мною разговаривает через пропасть, разделяющую живых и мертвых, и вот что от него слышу: "Не жалей меня из- за того, что в свои лучшие годы я ждал романтических испытаний, а их так и не было. Если захочешь теперь, через столько лет, высечь эпитафию на моем скромном камне, который установлен на кладбище Краун-хилл, пусть она читается так: ДОВОЛЬНО И ТОГО, ЧТО Я БЫЛ ЕДИНОРОГОМ".

Так кончается моя статья. С умилением добавлю, что отец пытался сделать так, чтобы можно было возвращаться в хорошие времена (самое простое дело для тральфамадорцев из моего романа "Бойня номер пять"), и с этой целью наклеивал на листы фибрового картона всякие документы радостного содержания, покрывая их лаком. Благодаря отцу на стене моего кабинета сохраняется сейчас вот это письмо-мумия: