Судьбы хуже смерти (Биографический коллаж)

Когда вовсю разгорелась постыдная гонка между Бушем и Дукакисом, которые оспаривали друг у друга должность президента Соединенных Штатов Америки (и будущий победитель в ту пору клялся, что защитит светлокожих богатых людей, где бы они ни жили, от темнокожих бедных людей, где бы они ни жили), я получил приглашение выступить в Филадельфии на сессии Американской ассоциации психиатров. И вот что сообщил собравшимся мой унаследованный от предков мозг, воспользовавшись услугами моего переговорного устройства:

"Приветствую вас со всем мыслимым почтением. Несчастных трудно сделать чуть менее несчастными, если они не испытывают нужды в вещах, которые легко им предписать, вроде питания, жилища, дружеского участия - или свободы.

Моей профессии, заключающейся в сочинении за деньги разных историй, иногда правдивых, иногда нет, вы воздали должное, пригласив выступить перед вами моего друга и коллегу Эли Визеля[6], а также и меня. Вероятно, вам известны эксперименты доктора Нэнси Андреассен из медицинского центра университета Айовы - она провела опрос профессиональных писателей, связанных со знаменитой литературной мастерской при этом университете. Целью опроса было выяснить, отличается ли писательская нервная система от той, которая у обыкновенных людей. Большинство опрошенных, и я тоже, как выяснилось, склонны к депрессивным состояниям и происходят из семей, где были страдающие депрессией.

Из этого эксперимента я вывел для себя общее правило, конечно, прямолинейно и приблизительно сформулированное: нельзя стать хорошим писателем, посвятившим себя серьезной литературе, если не испытываешь депрессий.

То правило, которое можно было вывести, обобщая историю культуры, оно, кажется, теперь перестало соответствовать реальности, - заключается в следующем: американскому писателю надлежало страдать алкоголизмом, чтобы его отметили Нобелевской премией, как Синклера Льюиса, Юджина 0'Нила, Джона Стейнбека и самоубийцу Эрнеста Хемингуэя. Перестало это правило соответствовать реальности, помоему, из-за того, что у нас больше уже не считают художественную одаренность характерно женским свойством. Мне уже нет необходимости перед тем, как подняться на трибуну вроде этой, пить' накануне в баре и ломать кому-нибудь челюсти, чтобы всем сделалось ясно: я не из тех, кого до последнего времени презирали, то есть не из гомосексуалистов.

Эли Визель приобрел известность книгой, называющейся "Ночь", - она об ужасах Холокоста, как они запомнились мальчику, каким тогда был автор. Я приобрел известность книгой, называющейся "Бойня номер пять", - она про реакцию англичан и американцев на Холокост, то есть про бомбардировку Дрездена, как она запомнилась молодому человеку, рядовому обученному американской пехоты, каким я тогда был. У нас с Визелем немецкие фамилии. И у человека, который меня сюда пригласил, у доктора Дихтера - тоже. И у многих знаменитых ваших собратьев по профессии, проложивших новые пути. Меня бы не удивило, если у большинства здесь присутствующих - евреев, неевреев отыскались корни в Германии или в Австро-Венгерской империи, странах, которые так обогатили нас по части музыки, науки, живописи, театра, но, оказавшись в руинах, оставили во всех нас ощущение кошмара, неодолимого вовек кошмара.

Холокост объясняет почти все в том, что написано Эли Визелем, объясняет, зачем он пишет, объясняет его самого. Бомбардировка Дрездена не объясняет ровным счетом ничего в том, что мною написано, и зачем я пишу, и кто я такой. Не сомневаюсь, вы, в отличие от меня, укажете сотни медицинских причин, по которым так вышло, - тут мне с вами не тягаться. Мне был совершенно безразличен Дрезден. Я не знал там ни души. И уж поверьте, ничего хорошего там со мной не происходило до того, как этот город сожгли. Дома, в Индианаполисе, мне иной раз попадался дрезденский фарфор, но мне всегда казалось и сейчас кажется, что это почти сплошь китч. Вот, кстати, еще один замечательный дар миру от стран немецкого языка, где придуман психоанализ и сочинена "Волшебная флейта", - словечко "китч".

Да и дрезденский фарфор делают не в Дрездене. Его делают в Мейсене. Так что спалить надо было Мейсен.

Шучу, конечно. Я себя не пожалею, только бы сказать что-нибудь забавное даже в самых жутких ситуациях, и, помимо прочего, вот отчего две, пока что две женщины так сожалеют, что в свое время вышли за меня замуж. Любой великий город - достояние всего мира, а не только страны, где он находится. И поэтому разрушение любого из них - катастрофа для человечества.