Судьбы разведчиков. Мои кембриджские друзья

В начале 1954 года Центр потерпел ряд серьезных неудач. Сбежали в США два наших разведчика: один из Токио, другой из Вены. Наиболее неприятным для нашего английского отдела был побег на Запад двух агентов, базировавшихся в Австралии: Владимира и Евдокии Петровых. Оба много лет работали на Лубянке и знали немало о нашей агентуре во Франции, Англии и Германии. Известно им было и о группе английских агентов в Лондоне, работавших там с первых дней войны. Они прослышали о кодовых именах этих агентов, но, к счастью для нас, забыли их. Этот факт удалось установить очень скоро. Тем не менее Петровы сумели убедить своих новых хозяев в том, что в министерство иностранных дел или в английскую контрразведку внедрены наши агенты, о чем и сами англичане подозревали со времени побега Бёрджесса и Маклина.

Однако сведений, которые могли дать Петровы, оказалось недостаточно, чтобы английские службы начали новые расследования. К нашему сожалению, Петров сообщил, что Бёрджесс и Маклин благополучно живут в Подмосковье, а Мелинда с самого начала знала все, что касалось деятельности ее мужа. К счастью для Мелинды, английская контрразведка не стала принимать к сведению эти заявления.

В то же время наша английская резидентура установила, что Филби остался без средств к существованию. Пособие, выделенное ему разведкой, он давно истратил на содержание семьи. На работу его не брали, помесячную компенсацию перестали выдавать. Мать Филби, человек небогатый, насколько мне это известно, тоже не могла ему помочь.

Английский отдел нашего Управления составил докладную записку по этому вопросу и запросил начальство, как оно собирается поступить в отношении агента, оказывавшего нам большие услуги, который, возможно, понадобится в будущем после нескольких лет вынужденного бездействия. Управление внешней разведки в Москве отреагировало довольно быстро, дав нам указание вручить Киму Филби («Стенли») большую сумму денег. Но как передать эти деньги, если все наши контакты стали далеко небезопасными? Филби постоянно находился под наблюдением. Несколько раз наши «наружники» сообщали, что МИ-5 не выпускает его из поля зрения.

Центр снова направил меня в Лондон, поручив как-то решить эту проблему. Мы с Коровиным подробно все обсудили, и я выразил свое мнение, настаивая на восстановлении контактов с «Яном» (Энтони Блантом), с которым у меня никогда не возникало проблем, связанных с обеспечением обоюдной безопасности. Я был почти уверен, что нас с Блантом не поймают, если учесть, что наша система взаимной проверки всегда себя оправдывала. Когда приобретаешь такие рефлексы, какие были у него и у меня, то впоследствии никогда их не утрачиваешь.

Итак, я снова обратился к своим старым приемам восстановления контактов, о которых мы договорились во время нашей последней встречи в 1951 году. Однажды вечером я подошел к дому Бланта и раздавил на асфальте перед входом кусок мела. Хотя дворники непременно подметут дорогу, но на асфальте все же останется белый след, и Блант заметит его рано или поздно.

Но это мне не помогло. Блант не появился на обговоренной встрече. Не появлялся он и в местах наших обычных встреч. Мне оставалось только одно: подкараулить его. Я знал, куда он обычно ходит, но идти на встречу с ним, хотя бы и невзначай — слишком рискованно.

Энтони Блант к тому времени стал довольно известной фигурой в Англии: директор Института «Куртольд», уважаемый профессор и журналист, постоянный докладчик на конференциях по искусству, которого часто видели на выставках и собраниях художников. Каждый день я просматривал раздел культуры газеты «Таймс» в надежде узнать о какой-нибудь выставке или собрании, на которые Блант может прийти. За три месяца я посетил огромное число всевозможных выставок, часами сидел на лекциях об этрусках, Верхнем Египте, итальянских картинах эпохи Ренессанса XVI века и т. д. Я вспоминаю этот период своей работы, как одну из приятнейших интерлюдий в моей шпионской карьере, в течение которой я, хоть и беспорядочно, но значительно расширил свои довольно скромные представления об искусстве.

Наконец мне попалось на глаза газетное объявление, которое приглашало любителей искусства на собрание в «Куртольде». Оно должно было принять ноту протеста правительству Италии, решившему снести какую-то триумфальную арку в Риме, так как она мешала строительству современных жилых домов. В списках докладчиков был упомянут и Энтони Блант.

В назначенный час я заявился в Институт «Куртольда», записавшись в книге посетителей, как Грингласс, норвежец по национальности. Тогда я был еще довольно строен, на голове — шапка белокурых волос: чем не типичный скандинав? Своему сходству с представителем северной расы я обязан своему предку Шерышову, которого возмущенные новгородцы выгнали из города за то, что он женился на шведке.

Я сел в первом ряду, надеясь, что Блант, увидев меня, поймет, зачем я пришел, и найдет время переговорить со мной после лекции.