Судьбы разведчиков. Мои кембриджские друзья

После побега Бёрджесса и Маклина нам следовало удвоить осторожность в работе с Энтони Блантом. Контрразведка знала его как ближайшего друга Бёрджесса, поэтому за ним зорко следили. Когда Бланта спросили об исчезновении Тая, он сначала решил прикидываться непричастным к этому делу. И утверждал, что понятия не имеет, как все это случилось. Но все его отговорки не могли продолжаться долго. Поэтому Центр дал мне указание склонить Бланта к бегству.

Я встретился с ним в Норманд Парке, небольшом сквере в западной части Лондона. Он не нервничал, не волновался: непроницаемая маска джентльмена, как всегда, оставалась на его лице. Я рассказал об обстоятельствах побега его товарищей и передал пожелание Центра в скором времени видеть Бланта в Москве.

Мы говорили долго. Я объяснял Энтони, что в ближайшие месяцы его станут таскать на бесконечные допросы и даже могут арестовать. Так или иначе, агенты МИ-5 станут неустанно ходить за ним. Но Блант сделал для себя выводы, тем более что допросы уже начались. Когда я сказал, что его побег может быть организован быстро, пройдет без осечек и в Москве его примут очень хорошо, Блант только улыбнулся.

— Конечно, — иронически промолвил он, — вы сможете гарантировать мне и экскурсии в Версаль, если это понадобится для моей работы…

Настала моя очередь улыбнуться.

— Поймите, — сказал Блант, — я просто не смогу жить в Советском Союзе в условиях, которые вы мне предлагаете. Я отлично знаю, как живут ваши люди, и уверяю вас, мне станет очень трудно, почти невозможно жить так же.

Я не знал, что ответить, а Блант продолжал:

— Я проработал много лет в контрразведке. Я уверен, что они не смогут вынудить у меня признания, если я этого не захочу. А я и не подумаю. И если вам интересно знать почему, то могу сказать: я испытываю глубокое уважение и симпатию к Гаю Бёрджессу и лучше умру, чем поставлю его в опасное положение. Пусть он бежал из Англии, но доказательств того, что он советский агент, нет. Поэтому вполне возможно, что Гай когда-нибудь вернется. И поскольку эта возможность зависит от меня, никто не получит никаких доказательств. Я никогда не выдам его. Короче говоря, я категорически отказываюсь бежать.

Мы оба знали, что против него действительно трудно возбудить дело. В молодости Блант не имел даже партийного билета. Поэтому я воспринял его решение остаться в Англии, как fait accompli[37]. Мне не удалось убедить его и ничего не оставалось делать, кроме как договориться о способах связи друг с другом в случае нужды.

Мы прохаживались по скверу, как вдруг Бланту сделалось плохо. Он схватился за грудь, стал задыхаться, лицо его покрылось обильным потом. Я подвел Энтони к скамейке. Его состояние привлекло к себе внимание небольшой группы людей. Незнакомый мужчина предложил вызвать скорую помощь. Медленно приходя в себя, Блант вежливо отклонил предложение.

Через десять минут ему стало значительно лучше, но я сильно испугался и не решался отпустить его домой одного.

— Питер, это случалось уже несколько раз, — сказал он. — Не беспокойтесь, я возьму такси и спокойно доеду до дома. Вот вам еще одна веская причина, почему мне не следует уезжать в Россию. Если я и умру от сердечного приступа, пусть уж лучше это случится здесь.

С этими словами он поднялся со скамейки, пожал мне руку и медленно удалился. Я шел за ним на некотором расстоянии, пока не увидел, как он благополучно сел в такси.

В посольстве я доложил о нашей встрече и о состоянии здоровья Бланта. Коровин сразу понял, что нам не следует здесь проявлять настойчивости. Центр не только решил оставить мысль о его побеге, но и дал мне указание больше не встречаться с Блантом, хотя бы пока не утихнет буря.

Английская контрразведка ни в чем не подозревала меня, хотя я на протяжении последних четырех лет провел буквально сотни встреч с Бёрджессом, Блантом, Кэрнкроссом и другими агентами. Я был уверен, что не оставил никаких следов своей деятельности. С точки зрения разведки моя работа была «чистой», как мы выражаемся на профессиональном жаргоне. Центр получил от меня множество важнейших документов, которые наше правительство использовало должным образом. Более того, я завоевал некоторый авторитет в министерстве иностранных дел. Моя жена получила этому безошибочное подтверждение, когда летом 1949 года приезжала в Москву в отпуск. Ей пришлось зайти в МИД по каким-то административным делам, и один сотрудник, услышав ее фамилию, заинтересовался:

— Так вы — жена Модина?! Мы здесь все ценим его работу в пресс-отделе. Он прислал нам такую массу интересных справок и документов по Англии, что если бы их отдать переплетчику и оформить в книги, то получилось бы больше томов, чем оставил нам великий поэт Лермонтов.

Коровин попросил меня последний раз встретиться с Блантом, чтобы подтвердить прекращение наших отношений. Такое решение Москвы очень обрадовало Энтони. Я также сообщил ему, что мы прерываем связь с Филби на два-три года. Блант отказался принять деньги, которые я ему предложил, и мы тепло попрощались, еще раз договорившись о способе связи в случае необходимости.