Судьбы суровый матерьял…

В граде Питере в сумерках снег невесом,
И пушист, если очень искрят провода.
В граде Питере ходит народ колесом
Из трамвая в метро, из метро хоть куда.

Эскалатор неспешно везет и везет.

Ну, и как поспешишь?
И никто не спешит…
Я считаю, что мне в этой жизни везет,
Потому что я к Питеру-граду пришит

Крепкой дратвою, той, что сшивают гужи,

Чтобы труд – для души,
Чтоб дороги – легки,
Чтобы сшивки хватило на всю эту жизнь
До победного дня, до последней реки.

Я люблю этот город и сумерки тож,

Кровь его светофоров и тайны дворов,
И Казанский – за то, что на хана похож,
И знобящую сырость балтийских ветров.

И куда б я ни шел, и о чем бы ни пел,

Возвращаюсь к нему: до чего же хорош!
Как же сильно когда-то пред ним оробел
Я, обутый в литую резину калош.

Но помог он мне, выварил в горьком соку.

Напитал мои вены добром. На века!
Чтоб я помнил о том и берег.
Берегу!
А иначе, откуда бы эта строка?

А иначе, откуда бы дом и семья,

И жена по душе, и дите по уму,
А иначе с чего бы спокоен был я,
Всем нутром ощущая грядущую тьму?

«Тертый, ломаный, увечный…»

Тертый, ломаный, увечный,
Цену знающий беде,
Налегке тропою млечной
Я иду к своей звезде.

Надо мною черный космос,

Подо мною пустота,
Позади пшеничный колос
Возле свежего креста.

Ни уздечки, ни трамвая,

Ни печалей, ни обид,
Лишь дорожка неземная
Звездным гравием скрипит.

Вот и всё, и вся недолга,

Был Алей, Чарыш и Волга,
Город каменный, Нева,
И слова… слова… слова…

И, клонясь над страницею белой…

«Босиком, в одной рубахе…»

Босиком, в одной рубахе
Вышел из дверей…
Мне – что ямб, что амфибрахий —
Всё одно – хорей.

Я шныряю в огороде,

Огурцы жую.
Между грядок дева бродит.
В сторону мою

Не глядит. Не замечает.

С дудочкой в руке —
То подсолнух покачает,
То шмеля в цветке.

Плети трогает руками.

Полет повитель…
Что за дива?
Кто такая?
Для чего свирель?

«Я в поэзию крался, как волк изо рва…»

Слова нужны, чтоб поймать мысль:

когда мысль поймана, про слова забывают.

Из «Чжуан-цзы»