Судебные речи известных русских юристов

Возможность брака ставилась уже Линевичем в зависимость от такого, растяжимого до бесконечности, события, как совершенное устройство его торговых дел, которые между тем шли прогрессивно благодаря участию и подсудимой. За безграмотностью Ли-невича на подсудимую было возложено как счетоводство, так равно и вся переписка с иностранными торговыми фирмами, независимо от других обязанностей по дому, как матери, кормилицы и няньки своих детей. Как понимала она эти последние обязанности и какой была в действительности матерью, свидетельствует прочитанное на суде письмо к ее старшему сыну Михаилу от 10 января 1881 г. Письмо это, заключающее в себе последнюю волю Марии Левенштейн, без всякого при этом расчета, что когда-нибудь с содержанием его ознакомится судебная власть, так как оно написано обвиняемой еще в то время, когда подавленная горем да незаслуженными упреками Линевича решилась лишить себя жизни, заслуживает полного вашего внимания и доверия. А между тем одного этого письма достаточно для того, чтобы убедиться в прошлых страданиях подсудимой, а также в том, как угнетала ее совесть за собственное нравственное падение и как старалась она, чтобы все ею испытанное не повторялось в судьбе бедных детей.

Перейдем, однако, к дальнейшим похождениям того, на ком должна лежать вся ответственность перед совестью за прошедшие и настоящие мучения обвиняемой.

Погруженный исключительно в свои торговые операции и сдавши, как я уже заметил, тяжесть семейных обязанностей подсудимой, Линевич после заграничного путешествия, предпринятого с целью установить, по его словам, торговые сношения с заграничными коммерсантами, пожелал почему-то в 1879 году заняться изучением французского языка. С этой целью и для соединения полезного с приятным он стал искать не преподавателя французского языка, а преподавательницу и вместе с тем приказчицу для своего магазина. Случай не замедлил представиться. В одной из газет явилась публикация с предложением личных услуг, вполне удовлетворявших требуемым условиям. Дочь генерал-майора Элеонора Михнева заявила о желании занять место продавщицы в магазине, присовокупляя при этом, что она свободно владеет французским языком. Линевич поручил обвиняемой вызвать Михневу, которая после личных с ней переговоров вступила в отправление своих обязанностей.

Прошло с этого момента, господа присяжные заседатели, не более месяца. Линевич совершенно изменился в обращении не только с обвиняемой, которую не переставал оскорблять незаслуженными упреками и на которую давно уже смотрел, как на существо, его тяготившее, о чем заявлял Михневой, но он изменился даже к детям, жестоко их наказывал за пустые шалости. Собственная квартира Линевича сделалась для него почему-то невыносимой, и он возвращался в нее только поздно ночью. Угадать причину в такой перемене Линевича не трудно, но предоставим ее объяснять Михневой, которая упоминает об этой причине в своем показании, данном у следователя и прочитанном на суде.

В феврале 1879 года, говорит свидетельница и, вместе с тем потерпевшая от преступления, она поступила в магазин Линевича и через две или три недели сблизилась с ним настолько, что, заметив его грустное настроение, стала расспрашивать о причине и узнала, что уже пять лет, как жизнь его отравлена, что Левенштейн не жена его и, хотя он имеет от нее много детей, вступление с нею в брак не входит в его расчеты и, наконец, что, не живя с ней со дня рождения последнего ребенка, он ищет теперь друга. На такую исповедь Линевича Михнева рассказала ему и свое не менее романическое прошлое, не утаивши при этом, что имеет также незаконного ребенка. Приведенных взаимных объяснений показалось, по-видимому, достаточно, чтобы Михнева, поступившая в магазин в феврале, уже в марте того же года вступила с Линевичем в связь, от которой в течение двух последующих лет Линевич подарил обществу еще двухновых незаконных детей.

Вникните, присяжные заседатели, в это показание Михневой, которое я изложил перед вами, сохраняя, по возможности, даже самую редакцию изложения; и вас, несомненно, должна будет поразить, прежде всего, необыкновенная, так сказать, шаблонность Линевича в приемах овладеть симпатией новой женщины, в которых повторилась сцена прошлого с обвиняемой. Тут играет роль и выражение лица, на котором необходимо было напечатать душевную грусть, и отчаяние; тут — и любящее, нежное сердце, жаждущее сильных ощущений и любви; тут, наконец, — и непреодолимые препятствия в виде постылой и неотвязчивой женщины и, в заключение, ложь и обман, хотя несколько иного свойства, нежели те, при помощи которых он обольстил обвиняемую.