Судебный дознаватель фараона (СИ)

— Так, давай выбираться отсюда, — он потянул ее к домам. В золотом закатном свете они обросли темными тенями и четкими очертаниями.

Они прошли пустырь и вернулись на дорожку между домами. Кое-где хозяйки уже зажгли фонари или выставили большие медные подносы с тлеющими углями.

Тамит невольно замерла, любуясь улицей. Мерцающий свет людей мешался с божественным солнечным — это и есть граница дня и ночи, переход из жизни к вечности.

— Красиво, — выдохнула она.

Гормери ничего не ответил. Мужчины такое не замечают. Им важнее практическая сторона вопроса.

— Хорошо бы всю улицу так осветили. А то заблудимся.

— У вас тоже хозяйки это делают? Когда ждут кого-то домой?

— В Ахетатоне все освещают городские светильники. Есть специальная служба, которая отвечает за лампы на площадях и улицах.

— Но это как-то… Не по-домашнему. Как будто тебя не мама дома ждет, а писец управления.

Гормери дернул плечами. А Тамит тут же укорила себя за несдержанность. Надо ли этому доброму человеку знать, что она думает о порядках его родного города. Кто она такая, чтобы судить? Она прикусила губу, поклявшись впредь держать язык за зубами. Как она вообще может брюзжать! Сверкающее будущее лице молодого писца столичного кебнета тащит ее сейчас полумертвую через незнакомый район, а она вместо восторженных благодарностей, умудряется судить о родине благодетеля, да еще в таких хмурых тонах. Поэтому она набрала в грудь побольше воздуха и выпалила с энтузиазмом:

— Но это должно быть очень красиво! Когда все улицы освещены!

— Несомненно, — ответил он, совершенно точно думая о своем.

Ну вот. Она его обидела. А всему виной дурацкий язык. Тамит с силой прикусила его несносный кончик и тут же ойкнула. Слезы брызнули из глаз.

— Что? — он остановился и пытливо оглядел ее.

Под этим пристальным взглядом Тамит бросило в жар. Только не это, Хатхор заступница! Надо уяснить, что столичный писец не просто симпатичный мужчина, он ее начальник. И он тащит ее с пустыря вовсе не потому, что волнуется за нее. А потому что… потому что… в этом и была загадка. Почему этот баловень судьбы решил вдруг ее спасать? Недосказанность позволяла ее щекам наливаться темным румянцем всякий раз, когда он сжимал ее локоть, а ее бедное сердце тут же падало в пропасть, оставляя в горле тянущую пустоту.

— Вот! — она зачем-то показала ему раненный кончик языка и утерла набежавшие слезы.

— Аккуратнее. Ты все еще под действием зелья. Я доведу тебя до дома. Только скажи куда идти.

Вот это было зря. В планы Тамит не входило, чтобы незнакомый парень привел ее домой. Она прекрасно понимала, что за этим последует. И такое вряд ли понравится столичному писцу. А ей тем более.

Только вот боги в этот вечер, видимо, не найдя лучшего развлечения, запаслись леденцами с модным в этом сезоне дынным вкусом, и обратили все взоры на их скромные персоны. Как иначе объяснить, что, пройдя всего-то пары хетов по освещенной улочке она услыхала удивленное:

— Тамит? Какого демона ты тут делаешь?

Они оба замерли, наблюдая как широким решительным шагом к ним приближается огромный чернокожий маджой. Ее отец.

Глава 13

— Папа? — пискнула девчонка, словно сомневалась. Как будто этого темнокожего великана можно с кем-то перепутать. Если только со статуей. Но вряд ли по городу даже по такому отсталому в сумерках расхаживают ожившие статуи.

Значит отец у нее маджой. Это многое объясняет. Папа пристроил дочку в свое управление. Почему бы и нет, если дочка толковая. А Тамит не промах, это Гормери уже понял. И бегает хорошо, и допрос умеет вести. Надо бы похвалить ее перед начальством. Что писец и собрался сделать, но не успел, потому что подлетевший к ним стражник, решительно сграбастал его рубаху в области груди в огромный кулак и потянул наверх. Гормери даже крикнуть не успел, как повис над землей.

— Что ты делал с моей дочкой, несчастный? — зло гаркнул ему в лицо маджой.

А Тамит где-то там внизу отчаянно заверещала:

— Отец, что ты делаешь?! Это же писец циновки кебнета храма!

Гормери полагал, что этой информации более чем достаточно, чтобы его опустили на землю и принесли извинения. Самые искренние и глубокие. Но он просчитался. Вместо этого, огромная ручища стражника встряхнула его как щенка, сделавшего лужу в неположенном месте, а толстые темные губы процедили с презрением:

— По мне хоть сам жрец. Никто не имеет права обжиматься с моей дочерью без моего разрешения.

— Папа! — в отчаянии крикнула снизу дочь, — Мы вообще не обжимались! У нас общее дело!

— Это ты так думаешь, — не поверил отец и снова потряс Гормери в воздухе, будто проверял, выпадет из него чего интересное или нет, — А я этих прощелыг насквозь вижу.

— Если так посмотреть, ты сейчас трясешь своего прямого начальника, — писец постарался, чтобы голос его не трясся в такт телу. И прозвучал внушительно, — Хочешь неприятностей, маджой?

Этот вопрос несколько остудил пыл взбешенного отца. Он замер с Гормери в кулаке, посмотрел на него озадаченно. Взгляд его скользнул по медальону, который он несомненно узнал.

— Так это ты тот самый столичный писец, который прибыл вместе с Бэсом?