Гормери сжал кулаки, но выражение лица не изменил. Нельзя показывать противнику свое недоверие. А то, что перед ним именно противник писец уже не сомневался. Он пока не понимал, какая пропасть пролегла между ними, но чувствовал, что она велика. Настолько велика, что единственно возможным средством общения между ними является ложь.
— И зря вы не верите! — видимо жрецу несмотря на все усилия столичного гостя, удалось-таки прочесть на его лице сомнения, — Все знатные люди Уаджа собираются здесь не реже раза в десятину, на заре в свой выходной день, чтобы встретить рассвет и принести должные жертвы. А еще при храме есть школа писцов, хор активистов и женское собрание. Женщины нашего храма внушительная сила в городе. В прошлом году нам удалось запретить заплыв через реку в первый день красного разлива. Это ведь всегда было опасно, понимаете? Что вы думаете об этом?
Что вы все тут ненормальные! Неужели, кто-то действительно лез в воду без лодки во время притока воды?!
Гормери только головой покачал. Но верховный жрец почему-то счел это одобрением и с энтузиазмом продолжил:
— А в планах у меня открыть больницу! При каждом уважающем себя храме есть больница.
Столичный писец попытался припомнить при каком храме в Ахетатоне существует больница. Понял, что зря старается. Зачем при светлом и чистом храме, в котором люди служат богу, открывать учреждение, где люди служат людям. Это как-то… неправильно.
Видимо, по его озадаченному лицу жрец опять угадал его мысли, и пояснил неприятным задушевным тоном. Как будто они с ним уже приятели:
— В Уадже, видите ли, свои правила. Если при храме никого не исцеляют, люди в его величие не поверят.
Гормери постарался остаться спокойным. Гнев только силы забирает. Нельзя позволить этому разрушающему чувству затопить себя изнутри. Нельзя, хоть и хочется. Когда в городе пытаются жить по каким-то там своим правилам, которые ко всему прочему противоречат тем, по которым живет столица, надо не больницы строить и хором петь, а слать донесения в кебнет главного храма Ахетатона. Поступи Бекет-Атон так с самого начала, сейчас в Уадже никто бы уже не сомневался, что храм Атона велик и без больницы. Но этот прыщ отписывался о достижениях, даже не намекнув ни разу, что происходит в городе на самом деле.
— Кстати, что вы скажете о других храмах? Службы проходят?
— О! — жрец испуганно округлил глаза. Притворялся, ясное дело. Весь он был какой-то ненатуральный. Словно и не жрец вовсе, а площадной артист играющий роль этого самого жреца на потеху публике
— Как можно! Мы за этим следим. Все храмы в Уадже давно закрыты. Кроме, разумеется, финикийского, богине Иштар. Но тут уж ничего не поделать. У них договор с царем, да будет он жив, здрав и невредим.
О договоре финикийцев с царем Гормери ничего не знал, а потому и уточнять не стал. В Ахетатоне чужестранцы не приживались и храмов своих не строили. Пару раз он находил амулеты Иштар у вероотступников. Но как раз эти безделушки в вину нмкому не ставились. Потому что великий царь Неферхепрура Эхнатон запретил только старых богов подвластной ему страны. А Иштар покровительница Финикии. Вот пусть финикийский царь с ее храмом и разбирается.
— Неужели не проводятся тайные служения в старых храмах?
Жрец тут же сыграл дурачка: развел руки, втянул голову в плечи и для пущей убедительности выпятил живот. Еще и глаза выпучил. Только что слюни не пустил.
— Что вы такое говорите! Как можно!
Из чего Гормери заключил, что проводятся в этом городе тайные служения в закрытых храмах. Еще как проводятся!
— А что же мы все на солнцепеке-то сидим, господин писец, пожалуйте за мной. Я покажу вам покои, которые мы отвели вам, а потом уж поговорим о городских делах в тенечке за бокалом прохладного вина. Вы какое предпочитаете? Виноградное или гранатовое?