Судный день

В другой раз, проделав в два дня семидневный путь от Султании до Тебриза, разрушил знаменитые мечети, поражавшие своей величественной архитектурой и золотыми фресками; служителей же, выбегающих с мольбой и криками, предавал мечу. По возвращении из Тебриза он в пароксизме истерики, приведшей в ужас его военачальников, напал на свой прекрасный стольный городок, изрубил торговцев, съехавшихся сюда со всех концов улуса, и окрасив в цвет крови просторный базар длиною и шириною в тысячу шагов, истребил ни в чем не повинных горожан и, приказав расставить катапульты, разрушил крепость с беломраморной башенкой, предоставив населяющим ее жителям погибнуть под градом каменных ядер. Когда же ему донесли, что отец его, повелитель, увидев по возвращении из Багдадского похода развалины тебризских мечетей и могилы погребенных там же зарубленных священнослужителей, сказал в ужасе: "Мой сын лишился рассудка!" - Мираншах закричал в отчаянии: "Я выполняю его приказ! Разрушаю, потому что на этой земле нет места, где бы не было очага хуруфизма! Убиваю, потому что все хуруфиты!".

Так наследник повелителя, с которым тот после смерти старшего сына Джахангира связывал сноп честолюбивые надежды, превратился за несколько месяцев в ненасытного кровопийцу и погромщика, которого теперь в Иране и Азербайджане называли не иначе как Марамшах - Змеиный шах.

И лишь тогда, когда мать Мираишаха прислала из Зенджана гонца передать сыну, что повелитель гневается и новая ошибка повлечет его отстранение от власти, а на место его будет посажен сын его Абу-Бекр, Мираншах вложил наконец меч в ножны и созвал совет военачальников, и они повторили ему в который уж раз, какие следует принять действенные меры к аресту Фазлуллаха. Вот тогда-то Мираншах послал шаху Ибрагиму письмо с грозным наказом схватить нечестивца и доставить в Султанию, а вскоре после этого тайно отправил в резиденцию шейха Азама переодетых воинов. Все свои надежды отныне Мираншах связывал с грозным наказом, которого, как он полагал, не посмеют ослушаться шир-ваншах, а более того - с шейхом Азамом, целовавшим некогда ему на верность меч.

Прождав напрасно всю зиму вестей из Шемахи, он получил наконец в конце зимы письмо с печатью ширваншаха, в котором было написано черным по белому: "Теперь зима. Когда наступит весна, мы схватим его и пришлем". Заорав диким голосом, Мираншах в бешенстве выскочил из шатра и потребовал коня.

Он стоял в это время со своим войском в Армении между Уч Килисом и Румом, охраняя, по приказу повелителя от возможных вылазок его утомленную Багдадским походом армию, зимовавшую в Уч Килисе.

В лагерь Мираншаха ежедневно приходили армянские монахи с окрестных гор.

Всего полгода назад тамгачи - сборщики налогов, приезжая сюда для сбора налогов, доносили по возвращении в Султанию, что в Армении, кроме как в Ерзингане, не осталось ни живой души и взимать налоги не с кого.

В тот же день, когда Мираншах с войском расположился здесь лагерем, безлюдные горы окрест вдруг ожили, скалы зашевелились и обернулись людьми и, ведомые священником в длиннополой черной рясе и с большим серебряным крестом на груди, на удивление всего стана, от конюхов и до тысячников, доверчиво и бесстрашно спустились к ним. После разговора наследника со священником военачальники, никогда не расстававшиеся с Мираншахом ни в походах, ни на биваках и потому хорошо знавшие его нрав, стали свидетелями необычайного его волнения: никогда еще они не видели, чтоб наследник так безудержно хохотал и так неутешно, почти по-детски рыдал. В тревоге и беспокойстве они стали допытываться у вельмож, в присутствии которых шел разговор наследника с иноверцами: что они такое сказали Мираншаху и отчего он впал в такую страшную истерику? Но вельможи отмечались, не емся пересказать разговор иноверцев с наследником. Прослышав о том, что Мираншах карает мусульман, они приняли его за единоверца и пришли поклониться ему и просить покровительства и хлеба.

Весь день Мираншах пил, смеялся и плакал, а вечером приказал, заколоть множество овец, расстелить вместо скатертей дорогие шелковые ткани и сел пировать с гостями, приказав, по обычаю Мавераннахра, отправить домочадцам гостей первую партию зажаренных целиком бараньих ляжек и больших кусков вяленого мяса па кожаных подносах с серебряными ручками, после чего собственноручно раздал всем лаваш и, испив из золотой чаши, в знак особого уважения передал ее священнику и до утренней зари потчевал армян.