Судный день

Мюриды, в ушах которых еще стояли вопли и причитания дервиша Гасана, с надеждой и верой слушали Фазла, глядя во все глаза на янтарно-желтое его лицо, излучающее нерушимую твердость духа; ни долгий, утомительный путь туда и обратно, ни события в группе, казалось, не оставили на лице его ни малейшего следа.

Но тут снова закричал дервиш Гасан:

- Ради Фазла-Хакка не чурайтесь моих слов, эй, мюриды. Устад скрывает правду! Он сам себя предает! Вы в неведении, пробудитесь! Вдумайтесь в слова его! Как это- личная судьба? Что значит - не имеет отношения к нашему восстанию? Если халифы приняли решение о сдаче Фазла, то что это, как не измена?! Я же сказал вам: я слышал все из уст самого Устада! До вчерашнего дня я так же, как и вы, не ведал ни о чем. Вчера мы остановились на отдых, и когда гасиды, разыскав нас, сообщили о созыве схода, Фазл отвел меня в укромную келью и сказал, что не может явиться на сход, ибо должен немедленно ехать в Шемаху, где стоит вооруженный отряд, которому поручено расправиться с хуруфитами во всем Ширване. Из кого состоит отряд? Кем собран? Где и когда ожидается погром? Фазл ответил, что это тайна Хакка. Потом сказал: "Я должен сам поехать в Шемаху, чтобы обезвредить отряд. Я доверяю тебе свой факел, поезжай на сход и огласи, что в моем возвращении халифы не повинны". Тут в келью вошел Гусейн Кейа, и я вышел. Я признаю, что подслушивать недостойно, но сердце мое было не спокойно, я чувствовал, что поездка Устада в Шемаху добром не кончится. Вот почему, неплотно прикрыв за собою дверь, я подслушал разговор и узнал, что всадники, неожиданно возникшие на берегу реки Кюрделем, привезли Фазлу решение о сдаче. Такова правда, эй, мюриды! Я повторяюсь, но я буду говорить до тех пор, пока не вобью в ваши головы все как есть! Не сумев передать решения ни с мовланой Махмудом, ни с Гусейном Кейа, ни с Амином Махрамом, они уговорили наконец Дервиша Гаджи, который хоть и привержен нашему учению, но еще больше привержен шаху Ибрагиму. Судите же сами: что это, как не измена? Наш досточтимый мовлана Таджэддин усомнился в моих словах. Пусть скажет теперь сам: сомневается ли в них по прежнему? Устад упрекнул меня в искажении смысла поручения... Я прошу простить меня за то, что поведал вам подслушанный разговор. Но я сделал это потому, что Устад скрывает от вас правду! Присоединитесь к моему протесту, эй, мюриды! - Дервиш Гасан, передав факел одному из мюридов, бросился в гущу народа и, хватая то одного, то другого за грудки кричал, приводя всех в смятение: - Вызовите предателей на суд Хакка и снимите с них хиргу!

И пока он метался и будоражил людей, Фазл в глубокой задумчивости, как если бы происходящее не имело к нему никакого отношения, медленно поднимался на высокий минбар. Единственной его тоской и мечтой с юности, когда он в родном Астарбаде с товарищами-подмастерьями валял войлок, просиживал ночи до утра у очагов, в парах кипящей воды, в которую окунали войлок, прежде чем натянуть его горячим на пялки для шапок, и продумывал при этом завтрашнюю проповедь в медресе, открытом им на свои сбережения, и позже, когда он обосновался в Тебризе, странствовал по святым местам и обрел в Ширване Страну спасения, единственной целью и делом жизни для него было убедить людей, заставить их поверить, что все погромы, войны, все беды на земле происходят от ложной веры и невежества, пробудить в них великую любовь к вечному духу, переходящему из века в век, - от Зардушта к Матери Хуррам, от Матери Хуррам к Джавидану, от Джавидана к Бабеку, от Бабека к Гусейну Халладжу, от Гусейна Халладжа к Ахи Фарруху, от Ахи Фарруха к шейху Низами, от шейха Низами к шейху Махмуду и, наконец, к нему, Фазлуллаху Найми.. Вечный негасимый дух, который он так остро ощущал в себе и который обязан был передать дальше, последующим поколениям, в грядущие века...

Он видел истинные признаки той великой любви на лицах несчастных скитальцев, обретших в Стране спасения прибежище, а в его учении стойкость души. Дервиш Гасан, лекарь его, был один из беженцев, претерпевший все удары судьбы, прошедший все этапы обучения и возродившийся для великой любви. В последние семь лет Фазл ни на один день не расставался с дорогим трудолюбцем и ничего, кроме истинной любви, в лице его не видал. Теперь же он вдруг прозрел другое в лице этого человека - любовь не к вечному Хакку, а к смертному человеку Фазлуллаху Найми.

Достигнув вершины минбара и выпрямившись во весь рост, Фазл оглядел сход.

- Слушайте, сыны мои...

На вершину горы и на белоснежные хирги мюридов легли красноватые отсветы восходящего солнца, ущелье наполнилось плотной голубизной, среди зелени лесов забелели тропинки, которые звали Фазла в путь, возможно, в последний.

Но говорил он неспешно. Речи Фазла были присущи размеренность и плавность каравана, везущего тяжкий и драгоценный груз.