Судный день

Эта мысль внушала уверенность в счастливом исходе. Ибрагим упокоился. Он никогда не был падок на золото. Старый кази Баязид и гаджи Нейматуллах упрекали его в расточительстве, когда он отсыпал десять тысяч динар поэту Кати-би, воспевшему глашатая мира, шаха-землепашца, и бессчетно осыпал золотом его друзей-собутыльников, поэтов и ученых. В ответ на упреки своего визиря и купеческого главы Ибрагим, положив руку на толстую книгу - ведомость недвижимой казны, в которой значились ежегодные доходы от червоводен, дающих двадцать тысяч харваров (Xарвар - двадцать пудов - ред.) шелка-сырца, от тридцати тысяч бурдюков с нефтью и от изделии ремесленных мастерских, говорил со смехом: "Шаху такой страны нельзя не быть расточительным".

Он был щедр. А ради безопасности и благополучия своего государства готов был, если понадобится, кроме наследия Кесранидов, которое вез в Шабран, отдать и свою чистую, неделимую казну. Ибо страна пятидесяти городов, шахом которой он видел себя в помыслах, с Тебризом - всемирной ярмаркой в центре, способна накормить мир. Он рад был избавиться и избавить страну от кровопролития ценою накопленных сокровищ и пытался представить себе, какой будет встреча в лагере.

На последнем перевале шаха встретил белоконный отряд охраны, и в сопровождении сотников, отделившихся от отряда, и нескольких эмиров, выехавших ему навстречу, Ибрагим спустился в долину, из которой виднелся лагерь личной конницы эмира Тимура, окруженный тремя рядами глубоких рвов. Вид их еще более вселил надежды в ширваншаха. "Раз сидит между рвами, стало быть, врагов опасается, а раз опасается, то пойдет на мировую", - подумал он.

Начало каравана уже вступило в лагерь, конец же еще змеился по тропинке на косогоре. Ибрагим, спешившись на площадке меж десятков шатров, не дожидаясь приглашения в Белый шатер, дал знак гуламам разгружать вьюки, а сам вместе с кази Баязидом, отделившись от свиты, отошел в сторону, чтобы понаблюдать за поведением тимуридов. Гуламы снимали бесчисленные сундуки, ставили наземь, открывали их, и при виде золота и серебра, драгоценных камней, златотканых материй, атласа, тафты, бархата, тонких су кон, рулонами расстилаемых на траве, эмиры счастливо щурились и причмокивали: ограбившие полмира, они не видывали такой роскоши и красоты.

Эмир Гыймаз, не удостаивавший шаха дружеским словом, источая желчь и яд даже когда, приезжая, из Нахичевани в Шемаху, сидел за трапезой в Гюлистанском дворце, сейчас первым подошел к нему.

- Ты - океан щедрости, шах! - сказал он.

За ним, зачарованные богатыми дарами, к шаху с изъявлениями хвалы подошли и другие эмиры и темники. Ибрагима, красивого, синеглазого, золотоволосого и золотобородого, изысканно одетого и привычного к умным и тонким беседам с учеными и поэтами, обогатившего себе ум и душу знанием поэзии Фирдоуси, Низами, Хагани, Ширвани, Абул-Улы Ширвани, Фелеки Ширвани, окружили грубые, обутые в грязные сапоги, пропахшие с ног до разноцветных перьев на головных уборах дымом костров, конским потом, предельно чуждые ему люди.

Прикрыв ресницами глаза, шах, стоя со спокойным достоинством, не очень и слушал грубые шутки и плохо скрытую алчность в словах змиров; внимание его было сосредоточено на стоящем в центре стана Белом шатре, украшенном золотой бутой.

Лишь по возвращении в Шемаху Ибрагим попытается восстановить в памяти, о чем говорили эмиры в стане, окруженном тройными рвами.

- Вот уже семь лет, как мы пытаемся взять Алинджу, чтобы захватить казну, переправленную туда азербайджанскими правителями, шах же безо всяких усилий раздобыл казну пророка Сулеймана! - ядовито сказал эмир Гыймаз.

- Но если шах владеет казной Сулеймана, то где же у шаха трон Сулеймана? спросил другой эмир.

- Он отдал трон Фазлуллаху! - раздался голос со стороны.

Ибрагим тотчас узнал пронзительный голос Тимура, хотя со времени их встречи прошло около восьми лет.

Появление Тимура из-за шатров было внезапным.

Уверенность, согревавшая Ибрагиму сердце в пути, вмиг погасла; пренебрежение ритуалом встречи после восьмилетнего перерыва, то, что Тимур не пригласил его в Белый шатер и так резко заявил: "Он отдал трон Фазлуллаху!" все это не обещало ничего хорошего.

Высокий, с огненной короткой остроконечной бородкой, орлиным носом и орлиными глазами, он шел в сопровождении девяти багадуров-джагатаев, по трое справа, слева и сзади, приволакивая правую ногу и с подрагиванием приставляя ее к левой. Ибрагим из-под длинных ресниц внимательно разглядел худобу и сухость его тела в легком голубом халате и молочно-белых шелковых штанах, горбинку его длинного носа, устремленные вперед глаза, в ужасающей неподвижности которых застыла телесная боль, и вдруг ощутил, как волной прошел по телу озноб.

Кази Баязид, стоя от шаха справа и на шаг позади, и вместе с ним вся свита с надеждой смотрели на Ибрагима.