Судный день

Весть о том, что эмир Тимур идет войной на Ширван, предполагал ширваншах Ибрагим, в значительной степени вызвана намерением Тимура запустить руку в казну союзника, вынудить его к новым дарам и подношениям, ибо, судя по всему, добро, награбленное в Багдадском походе, уже прожито и Тимуру нечем платить и не на что содержать свою огромную армию, привыкшую помимо ежемесячного жалованья регулярно получать наградные. Проведя несколько' месяцев в Армении, Нахичевани и Шабране без грабежей и трофеев, он, конечно же, издержался, а возможно, и возсе разорился. Со слов Амина Махрама, который получал от хуруфитов сведения, передаваемые тайным мюридом из стана Тимура, даже верные союзники эмира в Мавераннахре и Хорезме живут в вечном перед ним страхе, потому что с целью поживиться он инспирирует измену и требует выкупа. Так эмир Тимур изыскивает возможность платить своим воинам в периоды без войн и грабежей. Кара Юсиф Каракоюнлу, пострадав когда-то от вероломства эмира Тимура, оттого и отвернулся от него, объединился с султаном Ахмедом Джелаири и, приняв учение хуруфи, стал опаснейшим врагом Мираншахова улуса. По этой же причине врагом ему стал Тохтамыш-хан, когда-то верный и сильный союзник, которому сам Тимур помогал в свое время завладеть золотоордынским троном; теперь же он во главе своей девяностотысячной легкой конницы то и дело встревает на пути Тимура, грабит города, отрезает пути к наступлению и отступлению и вынуждает сиднем сидеть в лагере и проедать последнее.

У повелителя семисоттысячной победоносной армии первейшей заботой, было накормить и ублажить свою армию.

Кроме регулярной личной трехсоттысячной конницы эмир Тимур во времена походов выплачивал также содержание армиям своих сыновей, внуков, родичей и эмиров, набранных из скотоводов и земледельцев, с первого и до последнего дня похода, пока воины не вернутся в свои жилища, на свои пастбища и поля. Каждому воину в начале месяца выплачивалась стоимость двух коней, десятникам, сотникам и тысячникам соответственно в пять, десять и пятнадцать раз более. Расходы на месячное содержание армии составляли содержимое целой казны.

Из донесений того же тайного мюрида Амин Махрам знал, что, несмотря на жестокость эмиров, ежедневно забивавших плетьми насмерть воинов, трех-четырехмесячная задержка платы жалованья вызывала повальное бегство из армии.

Двадцать пять лет тому назад, едва захватив у узбеков Самарканд и покинув его под натиском врага, Тимур, спрятавшись со своей армией в горах, однажды утром проснулся и увидел возле себя только отцовских воинов из племени джагатаев да человек пятьдесят воинов из армии своего главного союзника Гусейн-хана. На другое утро и тех не оказалось с ним, осталось всего несколько сотников. И тогда-то, впервые положив платить ежемесячно жалованье стоимостью в два коня, Тимур стал разбойничать на дорогах, грабить караваны, привлекать в свои отряды каждого встречного-поперечного и щедро выплачивать им содержание и наградные, чтобы заново взять Самарканд... Тимур мог задержать жалованье на месяц, два, три. Воины, восторженно почитавшие завоевателя, "силою одного ягненка покорившего Исфаган", случалось, не теряли терпения и по четыре-пять месяцев, но наступал день в лагере, когда смолкали вдруг все разговоры и сторожевые отряды, состоящие из людей, близких эмиру Тимуру и его эмирам, перекрывали все пути-дороги, но в тяжелой ночной тишине то там, то сям неизбежно раздавался цокот копыт очередного беглеца, и армия начинала таять на глазах.

Ширваншаху Ибрагиму было совершенно ясно, что опора царства эмира самаркандского, наводящего ужас на весь свет, стоит на золоте, и коль скоро золото тает, опора начинает шататься. Потому-то время от времени жалованье стоимостью в двух коней возрастало вдруг до стоимости четырех, а раны багадуров, избитых в кровь Мираншахом, исцелялись золотом. Даже войскам, семь лет терпящим поражение за поражением, Тимур выплатил жалованье и награды. Завоеватель, ограбивший мир, разорен, это ясно, и поэтому он примет караван с казною Кесранидов, которая нетронутой хранилась двести тридцать лет и которую Ибрагим всю до последнего динара посылал своему могущественному союзнику и повелителю.

Обо всем этом раздумывал Ибрагим, приближаясь к Шабрану на белом коне впереди каравана, размеренно ступавшего, растянувшись по узким извилистым горным тропкам, среди крутых, почти отвесных скал. А не было ли известно Тимуру, что в Гюлистанском казнохранилище вот уже двести тридцать лет хранится в глубочайшей тайне от корыстных взоров богатейшая, редкостная казна? И не на нее ли он рассчитывал, когда в прошлом году, пренебрегши донесениями Мираншаха о Ширване как очаге хуруфизма, пошел на мировую с союзником, ограничившись повелением: "Пусть шах проявит свое отношение к хуруфитам, которым покровительствует, удовлетворит моего наследника, а потом придет на встречу со мной"? Не для того ли он явил милость, чтобы усилить в Ибрагиме чувство вины и заставить смыть ее пожертвованием редкостных сокровищ?