Судный день

И здоровенный мужчина передо мной так вцепился в одеяло, что костяшки пальцев у него побелели. По лбу градом катился пот.

– Мой отец решил съездить в Лa-Рошель – разузнать, как оттуда уплыть за границу. Ему, естественно, пришлось держать это в тайне, и правду знала только мама. Мы же полагали, что он, как обычно, отправился по делам. Когда он уехал, нам стало еще тяжелее. И однажды… они… солдаты… В тот день они не просыхали, и… – Альберт затрясся всем телом, а губы скривились, будто от боли.

Пытаясь взять себя в руки, он заморгал и зашелся в кашле. Бигги подала ему воды и отерла со лба пот.

– Они… они надругались над моей матерью, прямо на глазах у нас с братом. Солдаты крепко держали нас – двоих мальчишек десяти и четырнадцати лет, – а в глаза тыкали палками, чтобы мы их не закрывали… Шестеро мужчин – они надругались над ней. Я тогда крикнул, что убью их, я поклялся… Но они только смеялись – еще бы, в их глазах я был лишь щенком… На следующий день вернулся отец. Мама сделалась странной, разговаривала бессвязно, то и дело принималась плакать… Отец бросился на лейтенанта, командовавшего драгунами, хотел задушить его, но солдаты так вздули отца, что тот едва смог добраться до постели. А следующим утром мы нашли маму на кухне. Она повесилась. В тот же вечер отец собрал все самое необходимое, и ночью мы тайком ушли оттуда, ушли прочь. В Лa-Рошели отец нашел одного рыбака, который согласился переправить нас на лодке в Англию, и уже заплатил ему половину. По нашим землям протекает река Вандея, и по ней, в маленькой шлюпке, мы хотели добраться до поместья, принадлежащего другому семейству, и те помогли бы нам преодолеть последний участок пути, где Вандея заворачивает к западу, к Ла-Рошели. Отец шепотом рассказал нам об этом, когда мы тихо пробирались по берегу к спрятанной шлюпке. После, когда мы с братом Виктором забрались в лодку, отец протянул мне пояс с зашитыми в него деньгами, быстро обнял нас и… мы и опомниться не успели, как он столкнул шлюпку в воду… А сам остался на берегу. Мы забыли про всякую осторожность и закричали, а он крикнул в ответ, что должен похоронить Ребекку – мою маму – в освященной земле, что не может просто бросить ее. Лодку уносило все дальше по течению, и вскоре мы услышали крики и выстрелы. Потом другие изгнанники рассказали, что той ночью, на берегу, отца застрелили…

Со лба у Альберта ручьями стекал пот. Мы с Бигги переглянулись – нужно дать ему передохнуть. Он поел и напился, и пришло ему время справить нужду – тогда я довел его до ближайшего пустующего стойла, а потом мы обмыли его водой. Вскоре им опять завладел беспокойный сон.

Мы с Бигги по очереди переделали множество разных дел – например, вычистили лошадей так, что шерсть у них залоснилась и их стало не узнать. Ты, Петтер, к тому времени уже вернулся, поэтому слышал рассказ Альберта о том, чем закончилось его путешествие. Вряд ли ты захочешь, чтобы я его повторял, – память у меня никудышная и запоминать дословно я не могу.

Когда я вернулся в конюшню, Томас попросил меня сходить к Марии за едой для всех нас.

В трактире я обнаружил лишь плотника – тот держал на коленях пивную кружку и дремал у камина. На кухне нашелся хлеб, масло и сыр – захватив все это, я отправился обратно в конюшню, но на заднем крыльце столкнулся с Марией. Она несла ведро с парным молоком. Увидев у меня в руках еду, кисло усмехнулась, но, не проронив ни слова, проскользнула мимо. Я развернулся и прошел следом за ней на кухню.

– Не принесешь ли нам кружку молока? – спросил я.

– Для ведьмы? – быстро проговорила Мария.

– Ну-у, если ты о Бигги, то да…

– Нечего ей тут делать, ведьме этой! Как подойдет к хозяйке, той тотчас делается дурно. А теперь она и Альберту решила голову заморочить! Пока она здесь – ноги моей не будет в конюшне. И если профессорскому помощнику надо молока, то пусть сам и возьмет! – От ярости она брызгала слюной, а глаза горели гневом и ненавистью. Я замер, пораженный ее злобным ответом, а затем отыскал большую корзину для хлеба, положил туда четыре кружки и еду и вдобавок захватил кувшин молока.

Мария не глядела на меня, зато плотник проснулся и злорадно ухмыльнулся мне вслед.

Ели мы молча. Я понял, насколько история Альберта поразила нас.

Наконец Альберт проснулся. Бигги подогрела свое снадобье, но на этот раз накрошила туда хлеба и сама с ложки покормила больного. Старалась она, видимо, не зря: Альберт приободрился и приступил к рассказу охотнее, чем прежде.