Судный год

– Так вы программи-ист? Муж говорил, вы какой-то там ученый. – В голосе ее что-то вроде скучающего разочарования. «Программи-ист» она удлиняет мычанием удвоенного «мми-и» в середине и обрывает коротким, как тихий выстрел, презрительным выдохом на излете. Звучание должно еще сильнее подчеркивать отношение к такой заурядной профессии – еще более заурядной, чем специальность мужа, – и к несчастным людям, которые вынуждены заниматься такими скучными вещами всю жизнь.

Странно, у нее такое же, как и у Лиз, полное пренебрежение к технарям. Хотя более разных женщин трудно себе представить… Может, ей это помогает чувствовать всю важность обучения музыке детей в маленьком городке, затерянном где-то посредине Новой Англии? Вроде костылей, чтобы не упасть в собственных глазах… Мужа своего она тоже, наверное, считает технарем и, скорее всего, не слишком уважает.

– А с Инной Наумовской у меня ничего не было. Один раз, года три назад, когда она только что переехала в Америку, одолжил ей довольно приличную сумму денег. Она их, естественно, не отдала. Но и тогда ее не видел. Позвонила по телефону, попросила помочь, и я отослал чек. Даже спасибо не сказала.

– Да? Тогда объясните мне, для чего прокурор предложил ей новую жалобу на вас написать? – Теперь уже Ричард, а не Арон, заставляет ее писать! Бедная Инна. Все от нее чего-то хотят. Она-то, конечно, не догадывается о моих отношениях с женой Ричарда, о гэбистском прошлом Арона, об израильском наследстве. Да ей это все и неважно. – Муж пару дней назад был у нее, она рассказала.

– И она согласилась?

– Инна на все согласится, если прокурор попросит. Боится, что пенсию отнимут. Ведь она ни дня не работала тут… Выглядит все так, точно вас хотят наказать, а нашу семью просто используют… Вы, наверное, знаете, до приезда в Америку мы год жили в Вене. Очень было трудное время. И Ари сделал ошибку, за которую мы уже много раз расплачивались… Для нас будет большим несчастьем, если снова придется переезжать… Во всяком случае, Ари уговорил Инну не вызывать его свидетелем по вашему делу…

Разумеется… Ему совсем ни к чему засвечиваться в скандальном деле об изнасиловании больной русской женщины другим русским, работающим над государственными проектами.

– Я вам обещаю, что ни своему Адвокату, ни кому-либо из знакомых о вас, или о прошлом вашего мужа вообще говорить не буду. Это все, что могу сделать. Через три дня будет суд, и, я уверен, дело закроется.

– Ну что ж… Спасибо… Надеюсь, вы сдержите свое слово…

Неловкое молчание понемногу заполняет мой стеклянный закуток, превращается в глухую выжидающую тишину. Лицо Ароновой жены кажется сосредоточенным, будто она пытается для себя понять, что именно привело ее в замешательство. Подходит к столу, останавливается и рассматривает фотографию смеющейся Лиз. Сделана она в моей квартире, в спальне. Подносит фотку совсем близко к глазам.

– Это ваша жена? – осторожно выныривает из тишины ее голос.

Не было ни единого человека, кто, заглянув сюда, не задал бы этот вопрос.

– Пока еще нет. Но…

Позвать в гости, если Спринтер наконец объявится? Могло бы пригодиться, если Ричард снова будет вытягивать показания из нее или из Арона. До суда ведь еще целых три дня. Подтвердила бы, что мой брат-близнец сейчас здесь, в Бостоне… Похоже, ни о том, что весь процесс против меня затеял ее муж, ни про охоту за Истицыным наследством она не имеет никакого представления… Она придирчиво изучает лицо Лиз. Губы с вертикальными морщинками растянуты в покрытую снегом колючую проволоку. Нет. Пожалуй, не стоит. Испугается, решит, что меня прокуратура из-за Спринтера проверяет… Да и Спринтер, скорее всего, до суда тут и не появится.

– Очень необычное лицо, – она с трудом улыбается. Наверное, за секунду до того приказала себе улыбнуться. – Ну все, я пошла… а то вы еще что-нибудь подумаете… Извините, что отняла столько времени. У вас, должно быть, масса дел перед судом.

Перед тем как идти домой, снова набрал наугад вдову Нормана. И она подняла трубку! В первый раз за три месяца! Голос у нее при этом был довольно бодрый. Как видно, встреча с Норманом откладывается на неопределенное время. Но как только напомнил, кто я такой, сразу же отключилась… Надо обязательно ее увидеть…

Я вдруг почувствовал, что страшно устал и единственное, что мне хочется, – это как можно быстрее плюхнуться на кровать и уснуть.

31. Две женщины у подножия Дерева-Процесса

(Бостон, 17 февраля 1992 года)