Судороги Земли

Дежурившие в троках менялись каждые два часа. Вновь прибывшим на смену сразу же бросалась в глаза невероятная скорость роста того, что лежало впереди и что манило и пугало одновременно. К вечеру всем стало ясно: Зокон претерпевает кардинальные изменения, потому что от прежних ажурных переплетений ферм, эстакад, пролётов мостов, искорёженных виадуков, почти ничего не осталось. Теперь зона конфликта выглядела как сплошное малахитовое море, лишь при детальном рассмотрении распадавшееся на отдельные элементы.

На следующее утро картина несколько прояснилась, и заставники смогли позволить себе радость гадания, в попытках найти название странному феномену. К этому времени зелёный ковёр заметно приподнялся над землёй, открыв для обозрения нечто новое: вся многокилометровая площадь зелёного шатра не просто парила в воздухе, нарушая закон всемирного тяготения, а вполне прозаически опиралась на сотни и тысячи тонких корней, медленно превращавшихся в настоящие стволы.

По всему выходило — впереди росло одно-единственное дерево! И только одно дерево могло иметь столь необычную форму — баньян. Однако найденное подходящее название ещё не давало ответа на главный вопрос: каким образом дерево-роща смогло проникнуть в Зокон, не будучи транспортировано сюда Переходом? Если только… Мысль обожгла Зодчего. «А что если «баньян» — это новая форма Перехода?!»

Своей догадкой он поделился с Агути и Гоблином, вызвав ожесточённый спор между ними. Гоблин с присущей ему легкомысленностью заявил, что лично ему абсолютно всё равно, что произрастает впереди: «бадан», «баньян» или «бурьян», лишь бы эта треклятая сельва не касалась его лично. На что Агути горячо возразил:

— Нельзя быть таким инертным! Если предположение Зодчего верно, то мы лишаемся единственного преимущества перед вторгающимися в Зокон животными формами. Мы не сможем заранее узнать время и место их появления, и всё наше прогнозирование Переходов теперь яйца выеденного не стоит!

Гоблин глянул на Агути неожиданно погрустневшими глазами и спросил:

— От нас в данной ситуации что-нибудь зависит?

Агути не нашёлся, что ответить.

— Тогда к чему столько эмоций?..

Фархад присоединился к разговору в последнюю минуту, но суть спора уловил.

— Уважаемые участники диспута, есть возможность вас примирить, — заявил он, указав рукой в сторону Зокона. — Там что-то назревает…

Последняя реплика быстро успокоила спорщиков. Прошла минута и каждый почувствовал и з м е н е н и я: все запахи трансмутировались, обретя сладковато-приторный вкус, видоизменились звуки, словно сколлапсировавшиеся в самих себя, поменялось освещение, на миг разорвав многолетнюю пелену облаков и одарив изумлённых поселенцев слабым подобием прямого солнечного света. А потом пришёл звук. Новый, томительный, тягучий, он струился по общей кроне «баньяна» и выплёскивался на заставников режущими осколками нечеловеческих эмоций. В происходящем было нечто мистическое, нечто запредельное, и оно намеревалось подчинить себе и поселенцев, и выходцев.

Зодчий ощутил внутри себя нарастающую сосущую пустоту, источник которой таился где-то под километровой кроной дерева-рощи. Пустота начала расползаться по всему телу, стремительно завоёвывая один орган за другим. Но Зодчего происходящее почему-то не пугало, наоборот, ему даже нравилось, что его многострадальное «Я» наконец-то избавится от невыносимо тяжёлого бремени ежесекундно решать за десятки чужих судеб… Он без колебаний отдался в ласковые объятия чужой воли, и воля эта тут же овладела его телом, незаметно подбираясь к беззащитному сознанию…

А потом налетел ветер. Подобного ветра Зодчий в Зоконе никогда не видел, потому что он принёс с собой тончайшие эманации давнего, навсегда утраченного прежнего мира. Сразу всё вокруг вернулось на круги своя: запахи вновь стали прежними, звуки приобрели привычное звучание, свет вернулся к привычной рассеянной тусклости. Всё стало на свои места кроме одного — ветра!

Он продолжал лить на заставников мелодию, затрагивавшую в душе каждого самое потаённое, самое сокровенное — то, что в течение всей жизни лежало где-то под спудом, ожидая благословенного мига освобождения. Это не было наваждением, но и реальностью быть не могло — в настоящей жизни человек не в состоянии испытать подобное непередаваемое чувство абсолютного космического блаженства…

Ветер резко изменил тональность. Новые обертоны отрезвили Зодчего, заставив торопливо оглядеться по сторонам — его товарищи буквально приросли к земле и раскачивались, точно сомнамбулы. Зодчий метнулся в трок, рванул из ящика механический ревун, названный Гоблином «сепаратором смерти», ухватился за эбонитовую рукоятку и принялся крутить её с такой силой, что едва не оторвал. Усилия не пропали даром. Звук, исторгнутый разваливающимся «сепаратором», оказался что надо — он выворачивал наизнанку окостеневшее тело, заставлял вибрировать зубы и слезиться глаза…

Минуту заставники приходили в себя, а потом на них обрушился голос Зодчего:

— Группам занять места в троках!