Судовая роль, или Путешествие Вероники

— Нет. Мне хорошо. А Пашка?

— Сам остался. Он же у бабки вырос, для него тут, как для дельфина в море — все свое. К матери ездит, конечно, и после рассказывает, нравится, мол. Но как приезжает, по три дня торчит в воде, да на скалах, даже спит на песке, домой не загонишь.

Музыка, и без того негромкая, стала тише. И сверчки заорали в голос, хором под самым окном. Фотий, перегибаясь через Нику, поставил на скатерть пепельницу с потушенным окурком. Снова лег, чуть отодвинувшись от нее. И ей сразу стало беспокойно. Чтоб не заметил, она тихонько подвинула ногу к его ноге.

— Тут работы теперь — на всю жизнь. Чтоб и вода и свет, чтоб люди ехали, и все было в порядке — с бельем, шторами, ремонт. И зимой придется работать. Большой дом весь на зиму закрываем, кроме первого этажа — его будем держать, мало ли кто захочет весной, или поздней осенью. Так что, сама понимаешь, я как мог тебя сюда тащить? Что предлагать? Вот тебе, девочка, хозяйство, в глуши, в пустынной бухте, откуда выбраться, только если дядька Фотий отвезет на машине. А когда зимой гололед и ветры с ног сбивают? Море знаешь, как ревет? Как тысяча медведей.

— Я же здесь, — напомнила Ника, — я сама тебя нашла и приехала.

— Не сильно ты торопилась, — отозвался Фотий, повернулся и обнял ее, руками и ногами, — не сильно…

— Ойййй. Я расскажу про адрес. И про Федьку Костантиныча расскажу, и про Ваську свою.

Ника рассмеялась и, возя по его груди лицом, вытерла слезы со щек.

— Да, — согласился Фотий. И добавил мягко:

— Ты приезжай всегда. Я тут буду, а ты, как соскучишься, сразу звони. Телефон уже поставили, я буду тебя забирать. И Женьку твоего. Пацану море — самое то.

— Подожди. Ты меня гонишь, что ли?

— Ника, ну куда тебе тут? Летом еще ладно, вон видишь, ребята ко мне едут интересные. Это американская команда, мы на Байкале вместе были, теперь вот показываю им свои места.

Ника подышала в его теплую грудь, закрыла глаза. Разговор важный, а она все время улетает, вдохнет и сразу вместо головы воздушный шарик. Господи, ну, какая дура, два месяца уже могла бы тут. С ним!

— Я тебе одну вещь скажу. Не смейся только.

— Не буду, — он положил руку на волосы, укрывающие ее плечи и спину.

— Я еще маленькая была, мечтала на маяке жить. Или на острове. На моем собственном. Чтоб ходить, где хочу и ничего не бояться. Разговаривать с морем и птицами. И травой. Это детская такая мечта, ну, как мальчики мечтают полететь в космос.

— Разве над мечтами смеются?

— Подожди. Из них обычно вырастают, так? И вместо космоса получают другое, всегда. И даже сами мечты меняются. Так вот. Моя не изменилась. Я про нее никому не говорю.

Она замолчала, по-прежнему прижимаясь лицом к его груди. И он молча лежал рядом, держа руку на ее волосах, а вторую положив поверх талии. За окном все стихло, кроме сверчков и негромкого голоса Пашки — он что-то рассказывал, а Марьяна мирно смеялась в нужных местах.

Фотий хотел не поверить, или просто уточнить, мол, да ты серьезно, что ли? Не стал, чего ж воздух сотрясать, если — сказала. Просто кивнул.

— Тогда мне очень повезло.

— Еще бы, — гордо ответила Ника, — это ты еще с моей мамой не знаком, подожди, она тут все засажает топинабурами и уедет обратно — волноваться.

— Чем?

— Неважно. Кажется, мы с тобой уже целую вечность не целовались.

— Упущение, — сокрушенно сказал Фотий и немедленно его исправил.

Медленно просыпаясь утром, Ника решила не открывать глаза, будто все еще ночь и они долго-долго будут вместе. За окном орали птицы, казалось, швыряя жестянки на жестянки, так нестерпимо по-утреннему. Фотий рядом лежал тихо, и она прижалась к его спине, утыкаясь носом в теплую кожу. Дыхание его сразу изменилось, он повернулся, обнимая ее руками, нагретыми сном

…

— Пап? — сказал за форточкой хмурый Пашкин голос, прокашлялся и повторил, — пап?

Тогда Ника открыла глаза, умоляюще глядя на Фотия, а тот, улыбаясь, и остановив мерное движение, откликнулся:

— Чего тебе?

Звук голоса прогудел под Никиной кожей, перебирая ребра и поджимая ей пальцы на ногах.

— Стивен с мужиками сами уехали. В Каменную. Сказали пусть у отца выходной. Я с Марьяшкой купаться иду.

— Хорошо.

Пашка помолчал, чем-то там постукивая. Добавил с ясно услышанным раздражением в голосе:

— Ну, ты понял да? В доме никого. Только вот… вы.

— Понял.

Прошлепали шаги и уже вдалеке Пашка сердито закричал:

— Ну, что копаешься? Кто тебя увидит, на скалах-то? Вороны разве?

— Сердится, — печально сказала Ника. И закрыла глаза, задышала часто-часто, закусывая губу.

— Привыкнет…

Завтракали поздно, совсем одни. Фотий поднял светлые брови, увидев парадную сервировку и букетик степных цветов в глиняной вазочке в центре стола. Улыбнулся.

— Марьяша постаралась, для нас.

— А Паша сердится, — снова расстроилась Ника, с удовольствием поедая теплые сырники, пахнущие ванилью.

Допив кофе, откинулись на спинки стульев, и посмотрели друг на друга.

— У меня сейчас лопнет лицо, — сказал Фотий, — сто лет так не улыбался.

— Такая вот я смешная.

— Ага. Еще и кокетка. Купаться пойдем?

— А давай ты мне сперва все покажешь?

— Тебе правда интересно?