Судовая роль, или Путешествие Вероники

— Веронка, а вдруг тебе нужны будут деньги, ну, хотя бы для Женечки? Это нехорошо! — волновалась мама, подозрительно глядя на унылую дочь, — я знаю, что Клавдия Сергеевна тебе их даст, но это ненормально, у вас же семья!

И не успевала Ника ответить, как снова мама волновалась уже в другую сторону — как бы Коленька не рассердился на теоретическое нехорошее поведение своей жены.

Тина встала, потягиваясь, поправила рассыпанные по плечам рыжие волосы.

— Пора трудиться. Не дрейфь, Никуся, все сложится у тебя. Хочешь, посиди, пока я буду книжки отпускать.

— Нет, я пойду.

Ника подхватила сумочку, сложила губы, чмокнув воздух. Тина, улыбаясь, повторила жест. Сказала в спину:

— Табличку там поверни.

Ника распахнула дверь и смешалась, делая шажок в сторону. Потом в другую, мучительно краснея. На пороге стоял Атос, держал дверь за ручку с другой стороны, тоже сдвигался, пытаясь пройти, и тут же наталкиваясь на Нику.

— Э, — сказал, — мнэ…

Та продралась, наконец, мимо, задохнувшись от волнения и чужого, не никасового мужского запаха, и побежала по гладкому паркету к широкой лестнице.

— Ника! — подруга догнала ее на ступеньках, схватила за руку, укалывая острыми ногтями, потащила в стеклянный промежуток меж двух витрин, полных чучел грустных цапель и уточек.

— Я ж забыла совсем! Атос приехал, они через неделю в рейс, на полгода. А завтра народ собирается у Даньки и Ронки, будут жарить рыбу, пить вино, там песни всякие, типа студенты-ваганты. Пойдешь?

— Я? Да ты что. Нет. И потом, ну чего я там…

— Да ладно тебе! Хоть развеешься. Посмотри, ты ж как Пьеро, совсем унылый нос и губы дрожат. Потрескаем рыб, выпьем сухарика. Я тебя на такси посажу, хочешь, привезу домой сама и сдам Нине Петровне? Скажу, у меня сидели. Скажу у моего Новикова-Прибоя именины.

— Я не могу, — потерянно сказала Ника, — пусти, мне пора.

— Ну, смотри. А Ронка, кстати, на Атоса глаз положила. Просила, чтоб песню ей сочинил, мол, будем вместе петь.

Ника кивнула, осторожно протискиваясь мимо душистой большой груди. И криво улыбнувшись, побежала вниз.

Но испытания еще не закончились. Прекрасная пара, поднимаясь сверху, ослепила печальные Никины глаза яркими майками, белыми кроссовками, крепким загаром, блистающими улыбками.

— Вероничка? — молодой и прекрасный, Данька остановился, глядя на нее чуть снизу, блеснул яркими зубами, — Вероничка, ты что тут?

И оглянувшись, взял юную красавицу за тонкую смуглую руку:

— Знакомься, моя жена, Ронка.

На Ронке были атласные спортивные шортики, белоснежные, с широким голубым пояском. И — длинные, длинные худые, как у мальчика, ноги. Голубая маечка с широкими проймами — и когда она подняла тонкую руку с четким рельефом маленьких мышц, через трикотаж уставились на Нику горошины девичьих сосков. У Ронки была совсем короткая стрижка под мальчика, что ей необычайно шло, а пепельные волосы делали голубые глазищи яркими, как весеннее небо.

Ника мгновенно ощутила себя теткой из теток — в синем платье по колено, с дурацким огромным цветком на сетчатой кокетке, с ремешочком из кожзама на сосборенной талии. И еще эта сумка, да она Нике никогда и не нравилась…

— Привет. Да. Зашла вот. Ну, пока.

Смято кивнув, обошла ослепительную пару и, чудом удерживаясь на скользких ступенях, вылетела в жаркий майский полудень.

— Брээамззз, — удовлетворенно сказала за спиной высокая дверь с могучей пружиной.

Тенистая улица млела, пуская солнечных зайчиков среди пятен нарисованной на асфальте листвы. Тут не ходили машины — пешеходная зона, рычали поодаль, на перекрестке. Только поверху, в летящих кронах платанов, полных сочной зелени, шуршал-шелестел ветер, что набегал с набережной, отгороженной цветными крышами.

Ника укрылась за толстым пятнистым стволом и встала, собираясь с мыслями. Да что ж такое вокруг.

С мамой еще предстоит завершающий акт, или смиренно просить прощения или денек-другой она будет скорбно ходить мимо Ники, гордо отворачивая лицо. А после все равно выжмет свое окончание ссоры «ты же понимаешь, Веронка, я хочу тебе только добра, а ты… и тратата и тратата».

Васька теперь неделю кроме своего качка Мити не будет ничего видеть. Тем более квартира пустая.

Тина искушает, как тот змей.

— Девушка! Де-вуш-ка? — из узенького киоска высунулась морщинистая физиономия продавщицы. Ника знала, что будет, но покорно подошла ближе.

— Девушка, только для вас, сегодня привезли! — бабуля порылась в столе-холодильнике и жестом фокусника вынула порцию мороженого в цветном фантике, — плодово-ягодное!

Огляделась подозрительно, полагая, видимо, что сейчас коршунами на киоск кинутся любители плодов и ягод, кивнула Нике:

— Всего сорок копеек!

Ника достала горсть мелочи, послушно забрала мокрый брикетик, и пошла к набережной, сдирая бумажку. Вот дойду до перекрестка, решила, вгрызаясь в страшновато-кровавую мякоть, от которой заломило зубы, и если первым поедет грузовик на светофоре, то займу денег и поеду. А если такси, то… то… пойду трескать жареную рыбу. А если…

За спиной бабуля, высовываясь из киоска, конспиративно размахивая рукой, подзывала очередную жертву: