Судовая роль, или Путешествие Вероники

Ника встала и под томные задумчивые аккорды пошла узким коридорчиком в кухню. Данька, колдуя над турками сказал, не поворачиваясь:

— Туалет там, где ванная, иди, я подожду.

Из комнаты текла, извиваясь, медленная мелодия, переплетаясь с мурлыкающим голосом Атоса и высоким чистым голоском Ронки. Ника закрылась с маленькой ванной, с чувством неловкой благодарности. И одновременно — тихого спокойствия. Будто она тут жена, и конечно, не стыдно и так и надо.

Вытирая мокрые руки, повесила полотенце.

В кухне стоял полумрак, большой свет Данька выключил и сидел на табурете, оглядывая новый поднос, уставленный дымящимися чашечками.

— Что мне взять?

— Подожди. Посиди, а? — он подвинул темной от загара рукой блестящий табурет. Придержав Нику за локоть, укрыл глянцевое сиденье каким-то домодельным ковриком:

— Вот так. А то простынешь еще.

Потрясенная заботой, она села, сложив руки на коленках. В свете неяркого светильника волосы Даньки отливали бронзой, блестела ровная спинка носа. Улыбаясь, он разглядывал чашечки.

— Как тебе живется, Вероничка?

— Нормально. Сын у меня.

— Мне сказали, да. Алевтина рассказала. Муж говорит, тоже с визой, тоже рейсы.

Ника промолчала.

— А мы с Ронкой уже три раза вместе ходили. Я там и познакомился с ней. В институте не видел, а в рейсе вот…

— У тебя очень красивая жена, Даня.

— Я знаю…

Он повернулся, и Ника снова поразилась, какие же яркие у него глаза. Такой красивый. Она и слова сказать не могла, когда в первый раз ей улыбнулся и кивнул, здороваясь, будто всегда ее знал.

— Помнишь, как мы с тобой на поляне целовались, Вероничка?

— Да.

А еще бы не помнить! Она с одноклассниками за грибами поехала. Два ящика вина на двадцать человек. Через пару часов все разбрелись, кто-то блевал в кустах, кто-то спал, а кто по редкому лесу носился, сшибая лбом сухие сучья. А она как знала, выпила полстакана и ушла. Думала вообще уехать домой, но к станции долго идти, так что просто ходила и смотрела. И вдруг он вышел из-за дерева. В сорока километрах от города, в реденьком, но большом леске, откуда взялся, не спросила. Улыбнулся, почти как сейчас, и дальше вместе пошли. Не так чтоб далеко, до первой полянки. Там целовались так, что губы у Ники опухли, как пчелами покусанные. Он уже и рубашку ее расстегнул, но вдруг кто-то затрещал кустами и кинулся прочь — видно давно там сидел, подглядывал. Ника встала с его колен, поправляя вельветовые брючки и застегивая рубашку. И он встал. Проводил к лагерю и, не выходя к ее компании, что мучительно очухиваясь, сползалась из-за деревьев, сказал:

— Ну, пока, Вероничка.

Она кивнула. И с тех пор его и не видела. До сегодняшнего дня.

— Да. Помню, — смотрела, как мягкий свет льется по густым русым волосам, рисует край щеки и шею, уходящую в распахнутый ворот рубашки.

Данька взял ее руку своей — теплой, приятной.

Из гостиной донесся взрыв смеха и радостный голос Ронки:

— Сели, ну-ка сели все! Дымочка, еще одну!

— Хочешь, я тебя провожу сегодня, Вероничка? — губы на затененном лице открывали белые зубы, чуть поблескивали глаза. И тут же все темнело, когда из комнаты доносился голос жены. И рука становилась жестче, напряженнее.

Ника подумала, да, да хочет! Будто им снова по семнадцать, но уже все будет по-другому и завтра они увидятся, и улыбнутся друг другу. Но слышится голос Ронки. И он прислушивается, будто весь вытягиваясь. Провожать пойдет — не Нику и целовать будет — не ее. Да и не может она так, тайком урывать себе сладкого. Пока Никас где-то и ничего непонятно.

— Нет. Не надо провожать.

Теперь промолчал он. И, кажется, не услышал, снова весь в комнате, откуда доносился колокольчиковый смех.

— Даня, а телефон у тебя где?

— Телефон?

Поднялся мягко, как ловкий зверь, принес из коридора черный покатый аппарат с белыми кнопками и, дернув шнур, вышел, плотно прикрывая за собой дверь. Ника стала тыкать в кнопки, ошибаясь и поглядывая через стекло, как смутный силуэт удаляется в сторону гостиной.

— Ковыляет по курганам колымага за конем! — выводил Атос нарочито хриплым пиратским голосом и гости, вразнобой ухая, подхватывали:

— Это я и Себастьяно ящик золота везем, ай-я-я-я-йя-я-я!

— Але, — напряженно проговорила трубка далеким голосом.

— Мам? Ты как там? Мне никто не звонил?

— Вероника… — мама назвала ее полным именем, и у Ники упало сердце.

— Что? Что случилось? Женька?

— Нет-нет… Ты в кассе, Вероника?

— Заунывно ветер свищет, в трубке тлеет уголек! — заорал меднорожий Валера, и Ника стиснула чашечку микрофона в ладони. Сейчас мама заведется с испуганными вопросами — кто да что да почему… Но Нина Петровна будто и не услышала шума.

— Ты билет взяла, Вероника?

— Мам, да что случилось?

Трубка тяжело вздохнула и вдруг почти незнакомым строгим голосом сказала:

— Ты бери билет. Поезжай. Тут снова звонили. Я говорю, да кто это, наконец? А там женский голос, спросили Колю. Я говорю он в рейсе. А она… она спрашивает, а вы его мама, наверное?

В животе Ники забегали мурашки. Она прижала трубку к уху сильно-сильно, потому что вдруг стала плохо слышать.