Судовая роль, или Путешествие Вероники

Небольшой Бердянск был знаком Нике пунктирно, как практически все портовые города, куда она приезжала к мужу. Морвокзал, автобусный и железнодорожный вокзалы, окрестности порта, некоторые рестораны, куда обязательно бегали праздновать приходы и отходы судна, рынок, валютный магазин, универмаг, да нечастые прогулки по центру. Летом пару раз на катере уезжали небольшой толпой на косу, где длинные пляжи светлого песка были очень похожи на пляжи Южноморска. И все время — вместе, Никас одну ее никуда не отпускал.

Унылая и голодная, Ника шла по знакомым улицам, стараясь не уйти от порта далеко. Тут они ели мороженое — Никас закапал сладким новую рубашку с кнопочками. Потом Ника обрезала длинные рукава и смастерила манжеты с погончиками.

А тут вдруг купились ей замшевые черные сапожки и полдня они таскали длинную картонную коробку, потом забыли ее в кафе и возвращались бегом, чтоб Никас не опоздал на вахту.

…Дорога на рынок, там покупали огромные розовые персики, и полированные до искры яблоки совершенно белого цвета, хрустящие, как сахарный иней, никогда больше Ника не видела таких. А в магазине «Океан» закупили как-то пять кило мороженых кальмаров, что одни громоздились неопрятной блестящей горой на жестяном прилавке. И матрос Юрчик торжественно жарил их на камбузе, возя сковороду по огромной плите, напялив маску для подводного плавания и длинные резиновые перчатки выше локтей. А все сидели в столовой вокруг телевизора с видиком и кричали ему в открытую дверь, что противогаз было б лучше.

Бродили с Никасом, отмахивались от тополиного пуха, смеялись, глядя по сторонам, и весь мир улыбался им — молодым и счастливым.

А тут… Ника остановилась напротив темной незаметной двери с маленькой вывеской. Точно! В этой кафешке продавали дивные сардельки и стакан горячего молока к каждой порции.

Она вошла в полутемный зальчик, повела носом, и с радостью купила — именно такие, как пять лет тому — толстые, сочные, в лужице натекшего с них бульона, две сардельки.

И — молоко.

Стоя у высокого пятачка столика, ногой придерживала сумку, кусала сардельку и запивала молоком, глядя на яркий экран улицы в раме большого окна. И только начала вторую, чувствуя, мир на сытый желудок становится ласковее и проще, как по тротуару проплыла знакомая фигура, угловатым жестом поправляя прямые выбеленные пряди.

— Люда? — Ника схватила сумку и, кособочась, выбежала, жмурясь от яркого солнца, — Люда!

Догнала на перекрестке, еще раз выкрикнув имя. Та обернулась и, удивленно поднимая широкие брови на деревенском крупном лице, обрадовалась:

— Вероника! А ты чего тут? А я слышу, кричат, ну не подумала что ты, ой, а это ты.

— Я…

— Жаль, не успели да, в кабак не успели. Я сегодня в справку звонила уже, ночью будут в Жданове, Серега, наверное, спишется в отгулы, прикинь, я могла б и не ехать. Ну ладно, прогулялась и бонный ваш посмотрела. А ты чего тут-то? А Коля где? Сергуня сказал…

И спохватившись, торопливо поправилась:

— Да не сказал, не успел. Не до вас было-то Мы с Серым как заперлись в каюте, так я чуть свой автобус не упустила.

Люда смущенно, но довольно гыгыкнула, щуря светлые глазки. Была она широка в кости, деревянна в движениях. И все привозимые радистом Серегой импортные тряпки сидели на ней, как деревенское платье с подоткнутым передником. Работала в поселке заведующей молочной фермой, и Серега ее был оттуда же, из Николаевского. В ресторане как-то смеялись они — оба широкие, нескладные: да вы ребята приезжайте, то ж ваш поселок, именной Колькин, будете там главные.

Ника поспешно проглотила недожеванный кусочек сардельки. Значит, Люда на «Каразине» была, но говорит, что Никаса не видела. Немудрено, если его там не было. И даже Серега ей ничего не сказал. Ну, может быть, может быть, не сказал… А может?..

И вдруг что-то внутри перевернулось, то ли от вовремя съеденной сардельки, то ли от вида Люды, что старательно улыбалась, настороженно посматривая из-под длинной редкой челки, вся одетая в новые, свежепривезенные из рейса тряпочки. И Ника, скроив страдальческое лицо, ответила негромко:

— Ушла я от него, Люд.

Улыбка застыла на широком лице, потом медленно сползла, уступая место сочувственной гримаске. И вдруг появилась снова — уже сострадающая, но немного торжествующая.

— Ага. Значит, знаешь, да? Фу, ну, я, прям, извелась вся. Ехала когда, думаю, как с тобой теперь говорить-то? Шампанского вон, сколько вместе выпили. Даже поплакала и Сергуне говорю — ну как я буду, как? А он заладил — та ничо, ничо, обойдется. А я тебе вот что скажу! Правильно сделала!

Мимо проехал автобус, хлопнул дверями на остановке и Люда, дернувшись следом, с сожалением проводила его глазами.

— Слушай. А ты чего тут-то? Я вот приехала квартиру посмотреть, у меня сеструха подалась в техникум, а мать ее с сожителем свалила к родычам, на севера, на месяц. А мне ключи оставили. Тыж все равно, Людочек, мотаешься, ну, заехай, посмотри. А меня девки сегодня ждут, бывшие с кем училась, так мне надо поехать, на квартиру-то. Одеться.