Суды над колдовством

«Капиструм» — железная затычка для рта, похожая на грушу. Она могла раскрываться на три или четыре лепестка, если палач закручивал гайку-барашек. После того как рот распирало изнутри, ведьма могла только со стоном мотать головой. Затычка применялась, когда судьям надоедали истошные вопли. Так поступили, например, с колдуньей Фюрстнис; «поскольку она беспрерывно кричала, ей вложили в рот капиструм», — гласит протокол от 1724 года (Канторович, 1899 стр. 60). Дошедшие до нас образцы этого приспособления поражают любовной чеканкой узоров на металлических лепестках, а также превосходной отделкой барашка. Если не знать назначения вещи, она может вызвать лишь восхищение.

Другое хитроумное устройство называлось «рак». Внутри широкого железного обруча был укрыт механизм, который начинал действовать, когда палач крутил находящийся снаружи винт. Пыточный протокол от 2 октября 1607 года гласит: «Так как она не хотела сознаться и упорно лгала, ей на ногу выше колена был привинчен рак» Изнутри обруча высовывались острия, превращаясь в крючки. Они по дуге впивались в тело и рвали плоть, вызывая неописуемые страдания (Konig, 1928 стр. 126).

Одновременно с этими сложными механизмами существовали и другие орудия — простые, но очень эффективные. Самые обыкновенные предметы домашней утвари обретали в камере пыток другую ипостась и после некоторой доводки превращались в адские выдумки. Для этого их снабжали острыми деревянными шипами. Вот, например, кухонная скалка. Когда палач, взявшись за рукояти, начинал катать её по телу, женщины выли от боли шипы, которыми была усеяна скалка, втыкались в грудь или в спину, оставляя кровавые следы.

А «ведьмино кресло», дошедшее до нас, по меньшей мере, в пяти экземплярах? Его называли по-разному: «колючий стул», — «исповедальное кресло» и даже «лоно девы». Оказавшись на сидении, женщина уже не могла с него встать. Её руки и ноги приковывали железными скобами, а на колени порой наваливали тяжелый обтёсанный камень который вдавливал обнажённое тело в кресло. Деревянные колышки усеивали всё, к чему колдунья могла прикоснуться: не только сиденье, но и спинку, подлокотники, боковые панели. Даже под пятки совали колючую доску. На таком «ведьмином стуле» приходилось сидеть много суток подряд.

«Ведьмины кресла» из Германии.

Австрийцы додумались переделать обыкновенную кровать в лежанку с гвоздями. Это грозное орудие пытки просуществовало очень долго. Только указ императора Леопольда I от 1679 года поставил его вне закона (Robbins, 1959 стр. 32).

Но, пожалуй, самое циничное, самое разительное превращение претерпела колыбель. Трудно представить себе нечто более мирное, более домашнее. Укачивая дочерей, многие матери и не подозревали, что, когда их девочки вырастут, они вновь будут уложены в колыбель, которая станет ложем страданий. Для «ведьм» мастерили так называемые люльки с гвоздями. Разумеется, размером они были в рост взрослого человека. Полукруглые опоры наподобие тех, что бывают в креслах-качалках, позволяли палачу раскачивать люльку из стороны в сторону. Женщина перекатывалась от стенки к стенке. Сотни гвоздей впивались в кожу, оставляя раны с головы до пят. На дне люльки скапливались лужицы крови. Священник Мейфарт, который был свидетелем истязаний, возмущённо восклицал, что всех, кто с такой легкостью отдаёт распоряжения о пытке, надо насильно приводить в застенок и хоть раз заставить посмотреть на этот ужас собственными глазами. Мейфарт был уверен, что, взглянув на люльку с гвоздями в действии, многие стали бы куда осторожнее.

В те времена существовал обычай пересылать протоколы допросов в крупные города. По злой иронии судьбы письменные свидетельства мракобесия попадали для оценки в университеты — то есть в очаги культуры. Там, на богословских и правовых факультетах, доктора и магистры изучали бумаги и давали своё заключение, обычно означавшее новый допрос с пристрастием. Известно, что решения о пытках одобряли университеты Фрейбурга и Ингольштадта (1958 стр. 217). Выходило, что высокообразованные люди одним движением пера обрекали несчастных узниц на муки, не желая вникать в прозаические подробности того, как грубые неучи будут выполнять их указания. Грязь, кровь, запах горелого мяса — всё это существовало в другом мире, далёком от университетских аудиторий.

И кто знает, может быть, Мейфарт был прав: некоторые из учёных чистоплюев изменились бы, если бы воочию увидели, как из люльки вынимают жертву на которой нет живого места. Может быть, они до конца своих дней повторяли бы вслед за Мейфартом: «Не могу я всего этого припоминать, так всё это ужасно, гнусно и достойно проклятия… Велико твоё долготерпение. Господи Иисусе! (Сперанский, 1906 стр. 21)»

Капиструм из Ротенбурга