Суета. Хо-хо, ха-ха

Тамара бьется с ящиком до самого появления Мамы – лишь когда двери распахиваются, отпрыгивает она от стола; внутри нее что-то сжимается в ссохшуюся горошину. Мама входит, а точнее вплывает в комнату – она всегда двигается очень плавно, с великим, нерушимым достоинством. За ней семенит горничная. Строго взглянув на Дочь, приближается Мама к столу, опускается на колени и долго, мучительно долго осматривает место «преступления». Тамара от напряжения начинает мелко дрожать. Все что угодно! Двойные, тройные задания по письму, задания на весь день, только не спрашивайте, не спрашивайте меня о том, что в ящике.

Наконец Мама поднимается с колен, вниманием нацеливается на Дочь:

– Почему так грубо, дорогая? Шляпки скошены, да и расстояние меж ними не вымерено. С мусором тоже поаккуратнее надо бы быть – хоть расстелила бы что. Тамара, ну как же так? Неужели не хочется своей работой гордиться?

Тамара тихо, шатким голосом испуганного существа, отвечает:

– Хочется.

– Хочется, – задумчиво повторяет Мама и вкрадчиво ввинчивается в основу поступка Дочери: – Они тебе место ищут, определяют, а ты с ним – навязываемым – не согласна, не так ли?

Тамара поднимает на Маму глаза. Молчит, размышляя. Мама слегка улыбается:

– Тебя в мастерскую тянет?

– Не пускают! – тут же набирает силу отчаянной жалобы голос Тамары. – Не пускают. Я барышня. Девочка.

Мама понимающе кивает, помолчав, предлагает:

– Требуй.

Тамара сжимает кулачки, встряхивает ими:

– Так ВСЕ не пускают! Только и зовут на ерунду смотреть. И я хвалить ее должна. Не пускают, а хвалить я просто обязана! – Здесь она уже и ногой топает.

Мама повторяет:

– Требуй. Иначе обман тебе оставят: побрякушки и чаепития.

Обман? Украшения и сладкие чаи – обман? Тамара не понимает Маму, но сейчас ей хочется только соглашаться с ней, и поэтому она решительно встряхивает головой – соглашается пылко.

– Ты, как вырастешь, присмотрись к работе художников, – уже совсем непонятно зачем говорит Мама. – Хороших. Сбоку встань и присмотрись. У них в какой-то момент в картине нет явной точности, порядка нет, и вот именно тогда жизнь на холсте чувствуется. А потом они ее сглаживают. До высокого искусства сводят… Да… А вот столярное мастерство… оно как раз именно о точности – изначальной и последующей. Пойдешь?

Тамара кивает. Пойдет. Потребует. Пускай попробуют! В голове ее уже задор малой войны: за значимость свою! Не будет терпеть указаний о месте!

– Вот и хорошо, – улыбается Мама и, видимо, решив, что более ей в комнате Дочери делать нечего, направляется к дверям, однако, почти покинув комнату, вдруг останавливается, оборачивается и спрашивает:

– Я надеюсь, ты позаботилась опустошить ящик?

– Да, – уверенно, легко врет Тамара.

– Молодец, – хвалит Мама и, обращаясь к услужливо склонившейся горничной, говорит: – Катенька, позови Зиновия, пусть ящик высвободит.

Тамара внутренне ликует: Зиновий стар и молчун, никому и ничего не расскажет. Ему дела до них, до «мелкоты», нет.

Мама выплывает из комнаты и уже из коридора доносится до Тамары насмешливое:

– Врать, врать учись!

Следующим утром Тамара идет в мастерскую. Стучится в дверь. Ей открывает пропахший носу приятной смоляной едкостью Мельтон Бревович, который в доме и за учителя по языкам, и за учителя по делу столярному.

Тамара, поздоровавшись, проходит в мастерскую. Братья еще не заняты работой и сразу же замечают сестру. В глазах их вопрос.

Тамара объявляет:

– Учиться пришла.

Степка приветливо улыбается, Виктор и Лукьян снисходительно переглядываются, а Гришка и Лешка уничижительно хмыкают.

Тамара топает ногой.

Слышит излишне заботливый голос Мельтона Бревовича:

– Барышня! Барышне не…

– Барышня учиться БУДЕТ, – холодно, повторяя приказной тон Матери, перебивает учителя Тамара.

И ее принимают…

Увлечение столярным мастерством длится недолго, но гвозди забивать и фигурки выпиливать Тамара выучивается.