Суета. Хо-хо, ха-ха

Дверца повозки распахивается, жестко ударяясь о стенку, отскакивая от нее, ударом разбивая гул маятника на шепот и всхлипы, на какие-то далекие слова, речитативом произносимые, – все дальше отступающие, пропадающие. Пропавшие.

Тамара нерешительными, настороженными шагами приближается к повозке. К темному проему в ней. Чуть ли не к ночи. Слышит беззаботное:

– Прыгай, Вишня!

Рука в черной перчатке протягивается, Тамара помощь принимает, ногу на подножку ставит – легкий рывок, перехват, и она внутри. Глаза брата в ее глаза смотрят.

– Здравствуй, Вишня! – улыбаются они.

Тамара отвечает на приветствие осторожным кивком и присаживается на скамью, напротив глаз. Завороженно всматриваясь в них.

Уман в повозку запрыгивает. Меж Заботой и старым – голосом, запахом и щекотливым почесыванием, похлопыванием по брюшку запомнившимся – знакомым устраивается, на того оценивающе смотрит.

Виктор снимает перчатки, ладонь к носу пса протягивает и к псу обращается:

– А о вас писали. И все больше хорошее писали. Да вы, сударь, может, признаёте меня? Правда, крохотными тогда были. Круглыми. А я куриную ножку вам скармливал. Признаёте?

Уман ладонь изучает, в суть голоса вникает – место знакомому в жизни Заботы и своей определяет. Решение приняв, к ногам Заботы заваливается, уши в стороны расставляет и слабо хвостом повиливает: важное понял, важное принял, спокоен.

Виктор отбрасывает перчатки на скамейку, поднимает смеющиеся глаза на сестру:

– А я спал. Только что спал! Здесь, на лавке этой спал. Роскошь! Тамара, такая роскошь: никто не лезет, ничего не опасаешься; срочность голову не мнет, мозги не жует. Покой! Ну что, поехали?

Тамара молчит – видение наплывает на нее: птицей зависает она в воздухе, высоко-высоко зависает и смотрит вниз, на хребет горы и на путника, по нему шагающего. В последний раз она его видит, в самый последний раз. Но кто он? Не вспомнить и не узнать, а ведь из ее он жизни. Поднял бы голову!..

– Вишня? Слово скажешь?

Тамара брата почти не слышит: ей важно узнать того, шагающего. Важно, потому что больше она его не увидит.

– Вишня?

Путник поднимает-таки голову, но все, что птица-Тамара видит, это блеск. Как от хрусталя, свет отражается от лица, к ней поднятого, и видение исчезает. В ушах ее тревожный крик птицы. Горе предвещающий. Тамара вздрагивает и хватает брата за руку:

– Не забирай меня отсюда. Даже не предлагай.

– Я не за этим, – удивляется он.

– Не забирай.

– Вишня, дорогая моя Вишня, я не за этим, – серьезно обещает брат. – Только в гости. Увидеть. Да и не пойду я против воли твоей.

Тамара облегченно выдыхает:

– Конечно… Ты надолго?

– Уже надоел?

Тамара нахмуривается:

– Витя! Вокруг… Что-то закручивается вокруг нас. Неужели не чувствуешь?

Брат беспечно улыбается:

– Чувствую.

– Тоже?! Как?

– Более обычного ненасытен я. Бешусь. Всего мне мало, Тамара. Всего. Боли мало, смеха мало. Мало, мало – большего заглотнуть хочется. Запастись. Для чего? Почему?

Тамара предлагает:

– Останься здесь.

– Нет, – в лукавый полет уходят уголки губ брата. – Тебе не я нужен.

Тамара отводит взгляд в сторону. Молчит. Наконец говорит:

– Нужен. Ты нужен, ты всегда нужен.

– Ты и строчки мне не послала.

– Никому не послала. Никому. Я… я заморозила себя.

– Даже так?.. Родоста не помогла, значит?

– Что ты, что ты?! Я бы без твоего лекарства… Ты понимаешь… я порванная была, а ты меня еще больше порвал, и как-то после этого мне жить захотелось, быть захотелось, и я срослась. Себе обрадовалась.

Брат усмехается:

– Хорошо сказала. А признайся, о ТОМ иногда думаешь?

Тамара признается:

– Да, порой.

– И тебе назад, в ТО, хочется, и ты стыдишься, и оттого такая странная сейчас?

Тамара оставляет вопрос без ответа, понимая, что брат просто забавляется ею. Да и отвлекает от тревоги. Виктор же поворачивается ухмылкой расползающимся лицом к лежащей около него дорожной сумке и, стряхнув с нее невидимую пылинку, потянувшись за перчатками, сложив их вдвое, втиснув в кармашек сумки, объявляет:

– Мы дом купили.

– Зачем?

Взгляд Виктора возвращается очищенным от ухмылки:

– Вместе жить хотим. Вместе. Однако обязательно так, чтобы на пятки друг другу не наступать, – общими комнатами и АПАРТАМЕНТАМИ. Хотя Мать вот не соглашается – хочет в старом остаться. Тебе, конечно, на случай визита тоже апартаменты устроили.

– Мне?

– Тебе. Конечно, и тебе. Я твои комнаты, уж извини, по своему разумению обустроил. Всем вроде бы нравится, но не Алеше, он…

– А как Алеша? – перебивает Тамара.

Голос Виктора набирает приторность:

– У Алеши узнавай.

Тамара слабо возмущается:

– Вот. Так и Мать, и Дед отвечают.

Виктор фыркает:

– Тебе только два слова черкнуть: «Как ты?» – и он тебе книгой отпишет. Зачем ты так? В чем наша вина?

– Это я. Не вы, а я.

– В чем твоя вина?

Тамара молчит, брат усмехается:

– Вижу, и ты неуемна. Моей «болезнью» больна.

– Почему?

– Сладость в муке, боли находишь.

– Но…

– Каждому свое, Вишня. Свое… Мне – прут, тебе – одиночество. Так, чтобы «больше – не выпить». На время.

– Не прав – мне здесь хорошо. У меня даже есть друг.

– Уман? И вы неразлучны, и лес вам в прогулку по парку. В обычный такой моцион.