Суета. Хо-хо, ха-ха

– Так тебе обо мне писали?

– НАМ многое о тебе писали. Конечно, писали. Ведь МЫ нос от тебя не воротили.

Тамара, помолчав, признается:

– Я люблю моего пса. Может, тебе в смех, да…

Виктор кивает:

– И нам он дорог, и мы ему угодны. Видишь, как быстро меня принял? Знает, что ты всегда у меня на уме, знает, чего от него хочу, и сам того же хочет… Сколько еще намереваешься рыжика своего по лесам таскать?

Тамара улыбается:

– Ему лес, по самой природе, в охоту.

– А тебе почему в охоту? Что в нем особенного? Себя проверяешь? Остроту существования лучше прочувствовать хочешь? Скучно тебе?

Тамара пожимает плечами:

– Нравится. Нравится идти и о своем думать, а потом понимать, что ни о чем, оказывается, и не думала – не напрягалась; просто шла, и мысли просто сами собой лились. Люблю лес: в нем красиво и таинственно. В нем свобода и в нем покой.

– Волки в нем и медведи.

– От них Уман оберегает. Ружье есть.

– Писали, что стреляешь метко. Хвалили.

– О, это Дед. Ему в неудовольствие, если олень подстреленным уйдет. Не любит такого. Поэтому осторожничаю: жду, жду, и только когда совершенно уверена, на спуск жму. Да и все это Уман. Он зверя выследит, поднимет, ко мне выведет и под прицел аккуратно выставит.

– А медведя почему не трогаешь? Не решаешься?

– Ни медведя, ни волка не трогаю. Хотя несколько раз, по нужде, волков била, а так – волки наших мужиков забота. Они их прореживают. А медведь… и меня, и Умку поломает, если рука дрогнет и пуля не дойдет. Не по мне задача. И потом, у них глаза…

– Глаза?

Тамара кивает:

– Глаза. Они такие… Все им никак не пробудиться. Нет, медведя не смогла бы застрелить.

– Из-за глаз?

Тамара опять кивает.

– А у оленя глаза какие? Живенькие, пульку привечающие?

Тамара вскидывается:

– А что еще есть можно здесь? Как здесь без мяса?

Виктор смеется и примиряюще разводит руками:

– А что Мать? Больше «помочь» тебе не пытается? Остановить, к Дому привить? Не могу поверить, что она тебе ТАКОЕ разрешает. Неужели не отговаривала от лесных увеселений?

– Мама… Мы же у Деда. А Дед, как обычно: жизнь твоя, живи как знаешь… Терпит Мама.

– А как Дед?

– У него узнавай, – тут же мстительно предлагает Тамара.

Виктор, хохотнув, спрашивает о другом:

– А чем, окромя охоты, занимаешься?

Тамара вздыхает:

– Бумагами – почту регистрирую, раскладываю, подшиваю; черновики начисто переписываю. Записи по кладовым веду. Не поверишь – у меня в Кабинете свой стол.

– И много интересного узнаешь?

– Откуда?

– Пока переписываешь.

– Нет. Все в компот вываривается. Нет интереса. Даже и не пытаюсь понять, сопоставить. Тошнит. Так, слова чернилами вьются, и я их вязь на другом листе повторяю.

Губы брата кривятся насмешкой:

– Второй Матери из тебя, видимо, не получится.

Тамара, улыбнувшись, соглашается:

– Не получится. Нет интереса.

– А к чему есть?

Тамара задумывается, отвечает:

– Ходить, бродить люблю.

– Это уже много! – посмеиваясь, поощряет сестру брат и замечает: – А ведь мы стоим!

Приподнявшись, потянувшись к дверце, Виктор ее захлопывает. Темно сразу становится: в повозке три окошка, но они плотно зашторены и потому свет пропускают без охоты.

В этом полумраке глаза Виктора приближаются к Тамариным, и он говорит, признанием:

– Я люблю тебя.

– Знаю, – почему-то переходит на шепот Тамара.

– Ты все решила правильно. Ты правильно выбрала.

– Это сердце, – слабо улыбается Тамара.

– Которого у тебя нет, – улыбается и брат, и глаза его разгораются жалостливой лаской. – Возвращайся. То, чего страшишься, все равно нагонит. Отыщет. А мы будем рядом.

– Можно и иначе.

– А это как?

– Если я останусь здесь, то… неясное… в полную меру не раскрутится. Кажется мне так.

– Кажется? «Кажется» – это еще не «знается».

– Но – выбор!.. Мне Дед сказал, что этот мир был создан для выбора. И вот я думаю: можно ли выбрать так, чтобы то, чего страшишься, не случилось? Ни с тобой, ни с другими.

– Деда разговорила? Вот как? – присвистывая, удивляется Виктор. – Выбор?

Глаза его удаляются, кулак его трижды стучит в стенку повозки. Слабый толчок – и колеса приходят в движение. За спиной Тамары что-то жалобу выдыхает. Тамара оглядывается: видит длинный плоский ящик, водруженный на ящики поменьше, – это, скорее всего, из него жалоба выскользнула. Выскользнула и распалась на беззвучие. Вспоминает недавний гул, распавшийся на… что? До беззвучия – на что? На знакомое что-то, церковной службе подобное. Да, весьма подобное. Как странно. Вернуть бы услышанное, проверить себя. Прикрывая глаза, старается вспомнить мелодию слов. Слышит настороженное:

– Что там о выборе?

Оборачивается к брату, смотрит на него внимательно, медленно повторяет только что сказанное:

– Этот мир был создан для выбора. ДЛЯ. Настолько, получается, выбор важен… И Дед считает, что выбор – это признак жизни. Говорит, что без него НАСТОЯЩЕЙ жизни нет. Что он, быть может, и суть ее.

Брат усмехается:

– Да уж, суть: все вокруг выбирают.