Суета. Хо-хо, ха-ха

Солнце печет. Травы Поля леностью опадают. Цветы же настойчиво ввысь тянутся, преображая Поле в гладь розового озера. Уман с дремой прощается, подбирается, усаживается, в Поле голодом смотрит.

Тамара, сглатывая обидный тон Матери, уточняет:

– А о выборе?

– А вот о нем – пожалуйста, – позволяет Мать. – Замечательное руководство и лекарство.

Уман, заприметив зайца, срывается на перехват.

Тамара обращается к Деду:

– А от кого из братьев Поле требовало?

Дед не отвечает – взгляд его на линии слияния воды и неба, и кажется, что Тамару он не слышит. Мать отзывается:

– Хочешь знать?

– Хочу, – насторожено подтверждает Тамара.

Брови Матери слетаются в насмешку:

– Хочешь – пиши.

Уман вытягивается в прыжок…

Тамара шлет Матери нарочито светлую, лучистую улыбку и, понимая, что вот-вот – и ухватится та за спинку кресла, и развернет его, и увезет Деда, спешит к нему со следующим, ранее оставленным без всякого внимания, а сейчас почему-то неприятно о себе напомнившим вопросом:

– А что спрятало?! Что Умана спрятало?

Глаза Деда устало закрываются. Не получает Тамара ответа и на этот вопрос.

Уман поймал, сломал зайца. Теперь станет он живот добыче вылизывать и лишь после зубы в нее впустит. Такая у него привычка.

6. Вставай и радуйся!

Сегодня особый день. Ожидают Виктора. И удивительно, насколько занята Тамара именно в этот день.

Бумаги! Вчера сказано было, что торговые записи, документы и письма по заводу и поместьям срочно к перевозу в столицу подготовить следует. И вот, с раннего утра идет бумажный перетряс: Мать определяет, какие именно подшивки в какие именно ящики в какой последовательности укладывать полагается, а Тамара выполняет указания. Она же затаскивает на ящики крышки и вколачивает гвозди – работа тяжелая, пыльная, занозистая. Не для барышни.

Гвозди Тамара научилась вбивать еще в детстве, в полуподвальном помещении флигеля их столичного дома, оборудованного под слесарную мастерскую. Время от времени ее торжественно приглашали туда для обозрения очередного достижения братьев – новой деревянной игрушки, всегда слишком громоздкой, не куклы и тем совершенно не интересной Тамаре. Интерес работа братьев не вызывала еще и потому, что на занятия в мастерскую Тамару не допускали, и из-за этого большущая обида топталась в голове ее и все выпиленное, сколоченное в этой запретной, лишней, противной конуре казалось ей никчемным. Однако, не желая даже намекать на недовольство, на поражение свое, Тамара стойко улыбалась и вовсю расхваливала не милые ей никчемушки. В тот день ее пригласили полюбоваться только что сработанным кораблем. И тогда-то и привлекли ее внимание блестящие пуговки гвоздиков, линейной аккуратностью разбегающиеся по деревянному корпусу игрушки-переростка. Идея неясная в них почувствовалась. Тамара упросила показать, как следует с гвоздями обращаться, и даже сама несколько в доску вбила. Еще немного покрутившись по мастерской, выскользнула из нее тайной обладательницей одного из молотков. Чуть позже раздобыла и гвозди.

И вот девятилетняя Тамара вдумчиво изучает мебель в своей комнате. Выбирает. Замечает, что взгляд нет-нет да и перескакивает на шесть мелких выдвижных ящичков, засевших в письменном столе; печально, просительно поглядывающих на нее кольцами ручек. Смотрит на ящики очень внимательно. И вдруг неясность в голове ее сцепляется в восторженность: ЕДИНЕНИЕ! А далее сочиняется уверенность в том, что ящики когда-то были частью стола и им было хорошо, но их потом отделили – вырезали, и им теперь плохо. Единение! Вот для чего гвозди! Поймала-таки идею.