Суета. Хо-хо, ха-ха

Вот он – высоченный, плечистый, большеглазый и улыбчивый. Знаток поэзии. Любитель оперы и светского общества. И, словно назло своему сложению, вовсе не любитель спорта или охоты. А также ровным счетом ничего не понимающий в денежных делах. Живет он без забот и всем в семье в безразличием приправленное веселье, пока… пока не узнает правду, скорее лишь малую часть ее. И тогда… и тогда тускнеет и ударяется в религию… В то лето, последнее свое лето, привозит отец в Дом иконы. Словно из заточения вызволенные – поцарапанные, краями битые, красками выцветать намерившиеся, позолотой почти облезшие. Привозит и расставляет по покоям. И так горячо надеется на что-то, на какое-то излечение, что даже Дед, сжалившись над зятем, сам с поклоном икону от него принимает. Проходят дни, и одна вдруг трескается. Трещиной прорезая лик святого. Именно та, которую оставил отец у себя. Поначалу отец плачет, всем показывая рассеченный образ. Потом успокаивается, омертвело как-то. А вскоре исчезает. Выходит из Дома и не возвращается… Дед говорит – море забрало… Вот она, жизнь человека, прикоснувшегося к их роду. Употребленного для его продолжения… Род. НАШ род…

Прикусив губу, отворачивается Тамара от Поля и торопится к Дому.

У порога ее поджидает Уман. Весьма исхудалый.

За обедом ни Мать, ни Дед не выказывают удивления по поводу появления Умана и не осведомляются об отсутствующей Лидии.

5. Такая у него привычка

Утро. А воздух уже пропитан жарой, запахом меда и истомой, склоняющими сидящих за столом к ничегонеделанию. И сидящие за столом неотвязчивому уговору поддаются: Мать откидывается на спинку стула и закрывает глаза, подставляя солнцу лицо; Дед разворачивается креслом к морю – томящемуся ложным, поверхностным, безоблачным небом насланным радушием; Тамара же… у ног ее разомлевший Уман, и вся она немыми восклицаниями о нем и вчерашней победе своей: «…Я вернула Умку! Вернула! Вернула Умку! Спасла! Я сильна! Очень сильна! И я права! ПРАВА! Я спасла Умку. Рыжика моего спасла! Не ушла в нюни – „хорошее“ и „плохое“, а спасла! Я и СЕБЯ спасла! Я спасла!.. Я друга вернула!»

– Тамара?

Услышав голос Деда, Тамара выпадает из восклицаний, вскакивает, мимолетом бросая взгляд на, кажется, заснувшую Мать, и, улыбнувшись лаской и покоем приоткрывшемуся внимательному глазу пса, обходит стол. Останавливается перед Дедом. Ожидая просьбу отвести в Дом, по-тихому, не разбудив Дочь. Но он молчит, его внимание отдано морю. Напоминает о себе:

– Да?

– Нам поговорить следует, – глубоко вздыхает Дед и поднимает глаза к лицу ее; слабо улыбается: – Принеси стул. На случай, если разговор затянется.

– А я так, – сразу же предлагает Тамара, опускаясь коленями на доски помоста.

– Все-таки принеси, – настаивает Дед. – Не с макушкой же твоей мне речь вести.

Тамара поднимается и переносит стул, стараясь ступать неслышно: не тревожить покой Матери и Умана. Поставив стул напротив кресла, садится, ожидая вопросы о Лидии и Поле, а слышит:

– Лукьяна прости и прими.

Изумленно, во всю ширь распахивает глаза и молчит. Дед же продолжает:

– Он давно осознал, что смалодушничал. Прими его.

Сглотнув комок в горле, осторожно отвечает:

– Он моего внимания не добивается.

– Это от стыда. Наказанием. Не прошу искать встречи с ним, но если когда увидитесь, то… подумай о словах моих. А лучше сейчас, заранее подумай.

– Но…

– Тамара, – неодобрительно кривит губы Дед, – ты любишь, он любит. Довольно страданий: ВЫБЕРИ счастье.

– Выбрать?

– Именно. Как с Уманом. Что ты поняла за вчерашний день, о чем сейчас в стену Дома пела?

– Я спасла? Я… я сильна?

– Сильна, – соглашается Дед. – Ты на многое наступишь и через многое переступишь. Научись и через гордыню переступать. Сделай правильный ВЫБОР.

Тамара опускает голову и молчит. Как это – ВЫБРАТЬ? Она уже срослась с тем, что случилось. Срослась. Сначала смирилась, потом срослась. И теперь даже почти как и в коконе. Почти как и в уюте. В правильности. И что? Выйти? Выстроенное порушить и выйти? Но ведь не получится. Не получится. Потому что…

– Гордость, – вклинивается в ее размышления голос Деда. – В тебе говорит гордость. Более всего – гордость. Переступи. Загляни в себя, вычлени истинное желание и живи им.

Тамара молчит. В коконе уютно. За ним же… НЕНАВИДИМАЯ надежда.

Дед вздыхает, отирает ладонью щеку:

– Хорошо. Так и думал… Вот что тогда скажу тебе, вот чем поделюсь… Было время – были люди, которым открывалась сама причина создания этого мира. А она, Тамара, в ВЫБОРЕ. В праве выбора и тем, понимаю, в его свершении. Да – ради выбора мир этот сотворен.

Тамара вскидывает голову, приоткрывает рот вопросом, закрывает, обдумывает услышанное и только потом спрашивает, но не о выборе:

– Люди? Вам не дано, а им дано? Знать ТАКОЕ?

– Было дано. Некоторым, – уточняет Дед и добавляет: – И тем превелико, до самой смерти мучиться, иссушаясь разумом и телом.

Тамара кривится жалостью, но от интереса не отвлекается:

– И все же… Подождите, подождите… К людям приходило знание о мире, а к вам даже вы сам прежний не вернулись?.. Дедушка, почему так?