Суета. Хо-хо, ха-ха

Дед, помедлив, бросает тяжело и с горечью:

– Слова.

Тамара настороженно переспрашивает:

– Что – «слова»?

– Выели они меня. Память выели.

Тамара тихо ахает:

– Слова?.. Так это…

– Я когда-то знал ВСЕ. Да – думаю, ВСЕ, но не словами… А вот впустил их в разум, с радостью впустил, да что там – зазвал, и… сам в себе огрызком оказался.

– Слова?! Так вот что! – горячим шепотом выдыхает Тамара. – Дед, я о том же думала, совсем, кажется, недавно о том же думала. О словах и памяти! Когда Умка исчез. Когда по Полю бродила. Помню, спрашивала себя, а что станет с памятью о нем, не выцветет ли она под напором слов?!

Дед усмехается:

– Так ты глубока, глубока, Тамара, если в такое проникаешь, такое чувствуешь. И все же…

Здесь, словно готовясь сказать что-то очень важное, Дед замолкает и уходит в себя. Тамара же ждет, затаив дыхание. О Деде – о необъятном его прошлом, знает она лишь то, что дал он Обещание самому ТВОРЦУ мира, однако – и сейчас понятно стало, что именно из-за вмешательства слов – забыл и суть Обещания, и себя, давшего его, и долгое время искал утраченное в верованиях, «уложенных в строки», потому что так кем-то указано ему было, а теперь, отойдя от старых книг, ищет позабытое в философских размышлениях и даже научных достижениях человека; что порожден камнем; что был бессмертен, да по желанию, прожив тысячелетия и устав от жизни, впустил время в себя; что обладал великой Силой, да теперь, времени открытый, почти и растерял ее; что знал Дошу, которому был другом и от которого, преданный им, бежал; что женат был на Анне-Марии, – ничего не знает она. Ни она, ни братья. Может, только нечаянно обороненное что, упавшее крохой, а так… Они выспрашивали – он отшучивался, они выспрашивали – он разговор на иное переводил, они выспрашивали, а он хмурился так, что сразу отступали они. А сейчас… Почему? Почему тайное приоткрывает?.. Она смотрит на Деда и ждет. Наконец взгляд его проясняется, он чему-то кивает и говорит:

– Так вот, вернемся… Тамара, выбором можно жить по-разному. Можно выбирать прежде всего знание самого себя и, уже от этого – от себя, от понимания себя – отталкиваясь, выбирать далее. Думая только о СЕБЕ. А можно жизнь превратить в метание обдуманных, да недодуманных решений, основанных… всегда на мусорном чем-то основанных. И именно так живет человек.

– Человек живет моралью, – осторожно возражает Тамара.

– Мусор, – пренебрежительно бросает Дед и продолжает: – Все, что вылепил человек себе в поводыри и надсмотрщики, – мусор.

– Но разве слова о том, что в первую очередь надо думать о других, могут быть мусором?

– Мусор и есть. Чистый мусор.

– Но почему нас тогда этому учили?

Смешок слетает с губ Деда:

– Вас? Тамара, о чем ты? Вас учили не этому. Вас учили правилам хорошего тона – прикрытию. Людскую же глупость в вас не вдалбливали… Тамара, учись смотреть в себя. До выбора пути выбери знание самой себя и дотянись до себя той, которая ДО всего наносного.

Тамара задумывается, потом спрашивает:

– Этот выбор, ради которого мир создан, – он всегда о важном?

– Не думаю. Что на завтрак съесть – это тоже выбор. И все же… если он в самом замысле Творца о мире, то и малый он, сама возможность малого его – о важном чем-то. И я догадываюсь о чем: о ЖИЗНИ, о настоящей… Выбор – и признак, и подтверждение ее, и, если хочешь, сущность. Место же ему, по словам страдальцев, лишь во времени, и потому во времени и мир создан.

Тамара, обиженно моргнув, возмущается:

– Так мы за него, за выбор, жизнью платим?!

– Это о чем? – недоумевая, хмурится Дед.

– Ну как же – время. Все во времени смертно.

– Так смертность – это не плата, не сбор, это лишь данность всего находящегося во времени. А вот вне времени нет Выбора и тем нет жизни, настоящей ее нет. Вне времени есть не поддающийся пониманию не изведавшего бытия в нем Сон, и всё в нем… не живет, нет, не живет, а так… бесконечно имеет место быть. Хотела бы ты такое существование? Хотела бы попасть в мой изначальный мир?

– Что?! Твой мир? – вскрикивает Тамара, забыв о покое Матери и о том, что к Деду всегда обращается на «вы». – Изначальный твой мир?! Но ведь – камень! Из камня ты!

– Из, – соглашается Дед. – Да только до камня уже был. Существовал. И в мир пришел и камнем, и собой.

– Ты? Вы? Дедушка, но как же?! Есть еще мир? И вы его вспомнили и вспомнили, что вы из него?! Что же это за Сон такой? Откуда? От кого?

– Не вспомнил. Однако так о Сне и мире в нем скажу: сидит во мне клубочек, опаленный словами, но все-таки не сгоревший, сидит, а вот я даже кончик нити его замечать не желаю – не зовет меня в тот мир суть моя. Не зовет, а отторгает. И ей я послушен.

Тамара не понимает Деда:

– Но как же так?! Вот откуда былое бессмертие ваше!.. Бесконечное существование. Бесконечное. Целый мир! Вне времени! От него, от него в вас бессмертие было!.. Потяните, потяните за нить, прошу – узнайте! Ведь, может, в этом знании спасение ваше – возврат бессмертия! Бессмертия! Может, воссоединение…

Голос Деда – сама стужа:

– Не понять тебе. Не изведавшему того существования – не понять. И потому – довольно.