Суета вокруг барана

-- Тогда понятно. Впечатления у него очевидно не очень приятные. Давайте поднимем его и бросим в кузов, - предложил профессор.

-- Нет, возразил Петя, имевший богатый опыт совместной поездки с бараном. - Я его не удержу. Надо его связать. Иначе он выпрыгнет, даже на полном ходу.

Остальные поддержали Петю, и профессор принял решение:

-- Связываем.

Связанный баран сопротивляться не мог. Он покорно и жалобно смотрел на положивших его в кузов людей, потом закрыл глаза и замер.

Александр Александрович выбрался из своего бронированного убежища, но на всякий случай близко к барану не подходил.

-- Не издох ли от страха? - Лисенко похлопал барана по спине, но тот не шелохнулся.

-- Чего бы ему сдохнуть, - не поверил профессор. - Ничего мы ему плохого не сделали.

-- Нервы! Они и у барана есть. Увидел, что ему придется ехать с Александром Александровичем, вот он и отдал концы.

-- Подумаешь, какой нежный, - обиделся Александр Александрович. - Со мной и не такие ездили! Со мной даже академики ездили!

-- И никто не предлагал пободаться? - заинтересовался Петя.

Александр Александрович на провокацию не поддался. Только гордо выпятил челюсть и промолчал.

Профессор не поленился, забрался в кузов. Он положил руку на то место, где, как считал, у барана находится сердце, но сердца не нашел. Пощупал в другом месте, в третьем... Было же у барана где-то сердце, только профессор недостаточно хорошо знал анатомию этого четвероногого. Сердце он так и не обнаружил. Тогда он двумя пальцами раскрыл барану глаз. Глаз был вполне живым и смотрел на профессора осуждающе.

-- То-то, - удовлетворенно сказал профессор. - Совершенно жив. Петр Васильевич, поехали. И так мы с этой катавасией слишком много времени потеряли.

Профессор сел в кабину к Александру Александровичу, а Петя, который к этому времени успел надеть рубашку, забрался в кузов к барану, и машина тронулась, ковыляя по степным кочкам...

-- Да, водитель у нас опытный, - отметила Серафима. - Ни одной кочки не пропускает.

-- Надо было Петю тоже связать, - задумчиво глядя вслед прыгающей как кенгуру машине, сказала Галя. - Как бы он не выпрыгнул на, полном ходу...

-- Жалко Геродота, - Александра Федоровна потерла глаза, готовая расплакаться. - Я к нему уже привыкла. Он меня узнавал...

-- И я привыкла, - вздохнула Галя. - Конечно, жалко.

А Геродот не любил, когда его жалели. Он считал, что жалость чувство нехорошее, и оно унижает барана. Он лежал в кузове подпрыгивающей на кочках машины, связанный, униженный и оскорбленный в лучших своих чувства. Его подбрасывало, ударяло о борт, потом опять подбрасывало. Было больно и неуютно. Но гордый его дух не был сломлен. И думал он в это время не столько о себе и невзгодах, которые он испытывал, сколько о судьбе баранов вообще и о тех, кто мешают счастливой бараньей жизни.

А таких было немало. И прежде всего бородатый козел у которого от старости рога зелеными стали. Ни на пастбище, ни в кошаре от него не укроешься. И все время ме-е-е да ме-е-е: " За мной идите, бараны, я один знаю куда идти, я вас приведу к счастливой жизни, и всем вам станет хорошо..." - Руководить отарой ему хочется. Точно такой же козел с точно такой же бородой в прошлом году мекал, мекал, уговорил всех и увел за собой отару. Так ведь ни один баран не вернулся. А бычки как распоясались! У них и так жир - девать некуда, а им все мало: жуют и жуют, им дай волю, они всю траву на пастбище сожрут, а что тогда бараны есть будут?... Гусей развелось, откуда они только берутся. Куда копытом ни ступишь - гусь ходит. Высматривает чего-то, высматривает, а потом начинает гоготать. Гогочет, гогочет, мнение свое выражает. И ведь кто-то его слушает... Он еще догогочется, гусь свинячий. Сайгаки совсем распоясались, самую сочную траву выедают. Бебекнешь им, чтобы убирались, а они уши расставят, глаза вытаращат и вроде бы удивляются: "мы, - мол, - дикие, мы не понимаем". Бебеканья они не понимают, а где сочная трава - понимают. А еще собаки. Послушаешь их, так они такие бесхитростные, такие бескорыстные, ничего им не надо, только дай им возможность охранять отару от волков. И уж ни травы, ни сена они вовсе не едят. Почему же они тогда все такие сытые и гладкие? А сена, вкусного люцернового сена, баранам достается все меньше и меньше. Куда же, спрашивается, оно девается, если собаки его не едят...

Петя тоже чувствовал себя неуютно и тоже думал о том, как не устроена жизнь. Вместо того чтобы заниматься раскопками, он занимается черт знает чем: то ловит дурацкого барана, то ездит с ним в машине по кочкам, то вермишель варит...

А в кабине страдал Александр Александрович. Страдал, потому что пришлось ехать. А еще потому, что не знал - выдержит машина эту поездку по кочкам, или не выдержит. А если что-то сломается, то тогда ему придется ремонтировать ее. И никто не поможет, все придется делать самому. Такая вот несправедливая штука жизнь - все время приходится что-то делать...

У каждого из них были свои заботы, у каждого свои неприятности.