Суфии

Суфии считают, что влечение, испытываемое человеком к суфийскому учителю, возникает вследствие интуитивного признания его функции, тогда как причины, которыми объясняет свое влечение сам кандидат на суфийское обучение, имеют второстепенное значение, являясь попросту рационализацией. Один суфий рассказывал: «Я знал, что мастер был великим и добрым человеком еще до того, как встретил его, но только после того, как он принес мне озарение, я осознал, что его величие и доброта были гораздо выше моей первоначальной способности судить об этом».

Ощущение свободы или несвободы у обычного человека чаще всего субъективно. Один суфий писал: «Мой учитель освободил меня от рабства, в котором я жил, от того рабства, которое я считал свободой и которое в действительности было для меня заколдованным кругом».

Некритический перенос ощущения уверенности в собственных силах в те области, где оно фактически не может принести никакой пользы, проиллюстрирован в отрывке из автобиографии одного суфия: «Я решил, что могу идти один по мистическому пути, и пытался делать это, пока внутренний голос не сказал мне: «Иди к нашедшему путь, только он сможет показать тебе дорогу через непроходимые дебри. Или ты предпочитаешь искать свой собственный путь и разрушить себя в процессе поисков?»[92]

Хотя некоторые суфийские способности могут развиться спонтанно, личность суфия не способна достичь зрелости в уединении, потому что искатель не знает точно, каким путем он идет и, в какой последовательности будут приходить к нему переживания. В самом начале он слишком подвержен собственным слабостям, которые воздействуют на него и от которых учитель его «защищает». По этому поводу шейх Абу аль-Хасан Салиба сказал: «Аучше поместить ученика под контроль кошки, чем позволить ему контролировать самого себя. Порывы будущего суфия на ранней стадии столь же изменчивы и неуправляемы, как порывы и влечения кошки».

В суфийском учении непреображенный человек часто уподобляется животному, наделенному способностями, которые он не в состоянии правильно использовать: «Чем больше животного в человеке, тем меньше понимает он суть деятельности учителя. Руководитель может казаться ему охотником, заманивающим его в клетку. Таким был и я, – пишет Аали-Пир. – Дикий, нетренированный сокол думает, что если его поймают, он будет порабощен, как он это называет. Он не понимает, что сокольничий сделает его жизнь более полной, и он будет сидеть на руке короля, забыв о страхе и вечных заботах о пропитании. В данном случае единственное различие между животным и человеком заключается в том, что животное боится всех и каждого, а человек заявляет, что способен оценить надежность учителя. В действительности же он подавляет свою интуицию, свое побуждение отдаться под контроль того, кто знает Путь».

Опять же, между учителем и учеником существует определенное взаимодействие, которое едва ли могло бы существовать, если бы не было учителя. Суфийский паттерн слов, действия и сотрудничества требует наличия трех вещей: учителя, ученика и общины, или школы. Именно на эту комплексную активность Руми ссылается в следующих строках:

Илм-амози тарикиш кавли аст
Харфа-амози тарикиш фа’ли аст
Факр-амози аз сохбат каим аст.

«Наука изучается с помощью слов, искусство – с помощью практики, а отстраненность познается в компании».

Но поскольку сам метод изучения необходимо изучать, Руми в другом месте говорит: «То, что обычному человеку кажется камнем, для знающего является жемчужиной».

Функция учителя заключается в том, чтобы открыть ум искателя, в результате чего тому становится доступно осознание собственного предназначения. Для того чтобы добиться этого, человек должен понять, в какой степени его обычное мышление сковано различными предположениями. Пока кандидат не добьется этого, он не сможет достичь истинного понимания и будет годен только для участия в деятельности обычных человеческих организаций, которые учат его мыслить согласно определенным стандартам: «Открой двери своего разума, чтобы впустить вовнутрь заблудшее понимание, ибо ты беден, а оно богато» (Руми).

Суфизм в определенном смысле можно рассматривать как борьбу против того, чтобы слова использовались для установления определенных образцов мышления, посредством которых человечество удерживается на некой стадии неспособности или поставлено на службу организмам, не представляющим собой в конечном итоге никакой эволюционной ценности.

Одного суфия как-то спросили, почему суфии используют слова в особом смысле, порой удаленном от их привычного значения. Он ответил: «Подумайте лучше о том, почему обычный человек страдает от тирании слов, скованных обычаем до тех пор, пока не начинает их использовать только в качестве инструментов».