Сука

Кровь. Кажется, ничего больше. Его зрачки под веками были неподвижны, как в медленной стадии сна. Белесые ресницы левого глаза едва видны, на правом – слиплись и загнулись, как бывает у детей. Секунду я решалась, потом прикрыла глаза, сосредоточилась на носоглотке и потянула узкую струю воздуха, обливавшую его щеку. Что-то есть…

Вдруг вместо искомого я ощутила горячий толчок в рот и захват за затылком. Неловко увернувшись, я только тогда сообразила, что он меня целует. Вылупив глаза, я замерла: не знала, что теперь делать.

– Что? – спросил Котов просто, как про погоду.

– Плохо.

– Что плохого?

Левой рукой он отвел прядь волос, сползшую мне на глаз. В его неверном, зеркальном движении мне всегда виделось что-то потустороннее. Как будто он случаен в мире праворуких, но почему-то не замечает этого.

– Твоя рана дерьмово пахнет.

– Извини.

Он закрыл глаза и опять привалился затылком к стене.

– Тебе нужно в госпиталь.

Он равнодушно кивнул и уснул, казалось, в следующий же миг. Еще минуту я понаблюдала. Ничего.

Котов встал ото сна с чуть перекошенным, но уверенным лицом. Он разодрал глаз и вернулся к обязанностям.

– Выдвигаемся!

С мыслью «жди, я вернусь!» с тоской я притворила перекошенную дверь без замка.

«Нет», – скрипнули петли.

– Теперь полегче будет, – философски заметил Гайдук.

– Кому?

– Та всем!

– А. Ну-ну.

За лесополосой нас ждал сюрприз. Отмеченное в карте поле так и осталось неубранным. Мы ожидали видеть пустырь, а вместо того предстали перед внешне полноценным низкорослым лесом. В этот год многие хозяйства недобрали рабочих рук. Местные бежали, оставляя на произвол судьбы и большие ценности. Богатый урожай плодородной земли, не снятый, где гнил на корню, где падал в брошенную землю.

Перед нами простерлось необъятное поле прошлогодней кукурузы. Выше человеческого роста, она в основном продолжала стоять, будто верила в жизнь после смерти. Лишь кое-где волокнистые толстые стебли клонились к земле, нарушая ровные параллельные ряды посевов. В остальном держались стойко, будто прореженные гребнем великана. Эти гигантские жилистые травы навевали чувство мира и природной защищенности: что-то сродни плетеному гнезду птицы, которое, пустое, остается теплым. Я думала, что мне одной, но не только.

– Кот, давай, чухнули прямо! – в один голос предложили Довгань и Шапинский.

– Что так?

– Да неохота кругаля давать. Тут бегом с полчаса…

Это было наглое преувеличение. Котов молчал, будто ждал, что решение придет само. Километры от кромки до кромки. Чуть подавшись корпусом вперед, словно приблизившись к неведомому краю, мутным взглядом он пытался преодолеть расстояние, защищенное длинными ветлами. Но порывы ветра лишь чуть шевелили плотную завесу грязных выцветших стеблей. Все тайны там, за ней, погребены.

Коротким, едва заметным жестом он отпустил нас и сам ступил на черную жирную землю. И мы исчезли.

– Не разбредаться. Дистанция три метра.

Котов задал медленный темп. Тонкий ветер чуть шелестел верхами, и ровный мягкий шум баюкал. Покой и монотонность стеблей, одинаковых на второй, на десятой, на тридцатой минутах, ввел меня в полусон-полудрему. Я продолжала идти, а взгляд мой тем временем освободился от тела, покачался меж выраставших навстречу рядов и приподнялся над ними. Я стала видеть то, чего нет.

Шесть далеких темных точек собрались и отвердели на моем горизонте. Они двигались нам навстречу, все ближе. Это были мы сами.

Там, вдали, я отчетливо видела Котова с неподвижным от боли взглядом. За ним Шапинского, пинавшего ногой горлышко стеклянной бутылки. Изредка он пасовал Сотнику. Тот каждый раз мощным ударом пытался выкинуть «мяч за линию», и каждый раз неудачно. Шапинский делал очередной подбор, и так снова и снова. Стволы скакали им по спинам, мешали свободе маневра. Ближе. Я расслышала Довганя: он пел вполголоса один и тот же куплет из старой песни «Косил Ясь конюшину», взмахивая рукой на первой и пятой строках. Гайдук слушал его с опущенной головой, чуть цепляя ряд стеблей, осторожно перебирая их пальцами. Казалось, он жалеет эти метлы. Было тихо, безветренно, почти тепло.

– Стой, кто там! – выкрикнул Котов внезапно.

Я вздрогнула вся сразу откуда-то изнутри.

Котов дико заозирался. А все было в точности по-прежнему. Тот же валкий растительный коридор, мерный шелест сырых мертвых листьев. А взводный вертелся, щурясь, и походил на встревоженного слепого.

Это сон, мысленно сказала я Котову…

– А ты кто такой? – отозвалась кукуруза.

Мы вскинули автоматы, прицелились в голос и замерли.

Я потянула носом. Ветер на меня. Шестеро чужих в десяти метрах. Вооружены. Это невозможно. Они двигались в параллельной полосе, чуть правее, нас разделяли два-три рваных кукурузных ряда. Видеть друг друга мы все еще не могли, но еще десяток шагов – и расстановка сил стала бы очевидной всем.

Котов поднял ладонь и быстро оглядел нас, качая головой «даже не вздумайте». Довгань кивнул. Я показала шесть.

– Ну?

Проявляют настойчивость. К нам обращался тот, что до этого пинал бутылку. Его группа так же вслепую держала на мушке Котова, с достаточным разбросом, чтобы положить всех нас.