Сука

Лаз круто углублялся, вкруг обрастая ветхой кирпичной кладкой. Это стены подземного хода соседнего монастыря, как можно было догадаться. Скоро свод поднялся, мы смогли встать во весь рост. Пахнуло холодом подвала. Выстрелы за спиной отрезало. Вместо них оголилось чеканное в каждом шаге звонкое эхо. Ползущим шорохом своей неподвижной ступни я смазывала чистый дробный ритм, вися теперь на плече Шапинского. Оглушительно пересохшим горлом кашлял надорвавшийся Гайдук. Внезапно проход вильнул, минуя небрежный стык с современным бетонным коридором. Открылась импровизированная дверь, свет взгрыз бархатную темень – и нас ударом ослепила лампа без плафона.

Навстречу пахнуло потом и полусъедобной снедью спорного состава. Радость избавления заклокотала в горле. Шапинский дрогнул, я сорвалась и повалилась на пол. Вытянутые вперед мои ноги отклонялись в стороны под разным градусом и никаким усилием к симметрии не приводились. Я впустую загребала пятками. В этом было что-то клоунское. Забавное до колик. Меня мучил визгливый хохот, пока я не захлебнулась вдохом. Кто-то развернул меня за плечо и сунул в руки кружку с водой. Зубы лязгнули о край, в глотку вкатился прозрачный холод, и вроде стало легче.

Незнакомый голос сверху спокойно произнес:

– Тело в больничку. Телку туда же.

Следующих шестнадцати часов не помню.

8

Мне восемнадцать.

Раньше мне казалось, что я всегда одна. Теперь, когда вокруг меня мне одной принадлежащие стены, только теперь я поняла, как это на самом деле.

Тишина с тысячей бессмысленных звуков. Сверху смыли унитаз. По трубам сбежала вода. Чайник щелкает, нагреваясь. Подтекает каплями кран…

Я позвонила Лермонтову, прося о встрече.

– Как договорились, я жду тебя во вторник в шестнадцать…

– Я не дотяну до вторника.

– Вот ты где!

«Наконец-то!» Я поднимаю голову от стола.

Лермонтов. Явно озабочен моим видом.

– Выглядишь отвратительно. Давно ждешь?

– Давно. Закажите что-нибудь, а то меня выведут…

– Пельмени, пожалуйста, и чай! Что, влачишь депрессию? Все совершенно нормально. Другого и быть не могло. Это адаптация. Первое время тяжело, мы много раз об этом говорили… Хочешь чего-нибудь?

– Нет!

Ошибка! Слишком резкий ответ. Он хмурится на мое осунувшееся лицо и резко уточняет:

– Ты ешь?

– Да, – вру я и отвожу глаза.

Он молчит, пока не приносят порцию пельменей. Огромную и шевелящуюся паром. Она изрыгает запах, как яростный крик. Ком подкатывает к горлу.

– Ешь. Ну?

Он протягивает мне вилку, будто угрожая ею. Я киваю, беру, роняю. Этот грохот вбирает все взгляды вокруг… я не могу впихнуть в себя ни крошки.

– Ешь. Или ни слова больше. Я пообедаю и мирно разойдемся.

Он не лжет.

Сейчас. Сейчас, сейчас. В каком-то смысле я подчиняюсь его приказу. Я умею. Помню, что так надо. По крайней мере, самостоятельно что-либо съесть мне не удавалось почти уже неделю.

Я сосредотачиваюсь, в один прием съедаю целый пельмень, в это время он спрашивает:

– Что? Как есть, без вранья.

Жую. Не получается ответить.

– Что, отказываешься от еды? – уточняет он.

«Это ерунда», – быстро мотаю головой.

– Что у тебя с руками?

Еще один оглушительный глоток.

– Так. Собаки покусали.

– Как это случилось?

– На пустыре. У стройки. Неважно.

– Рассказывай.

Я не могу. Меня захлестывает беспомощность. Я зеваю так, что больно за ушами, я почти захлебываюсь вдохом.

– Так, спокойно. Чтобы то ни было, закрывать тебя я не стану. Другим не доверяю, а самому, извини, некуда. Без тебя хлопот хватает. Так что вперед без обиняков, я тебя слушаю.

Я решаюсь, как в воду.

– Я одна.

Он ждет. Но это все. Задумывается на секунду.

– Терпи! – отзывается, наконец. – Это ненадолго. Знакомство – дело наживное.

– Не могу. Не понимаю, зачем я.

– А раньше? Ты раньше думала об этом?

– Нет. Свобода. Нужна была свобода, больше ничего. Я думала только о ней. А сейчас я в пустоте. Ничего не нужно. Я хожу сквозь дверь: туда – сюда. Я мечтала, что смогу пройти свободно. Теперь хожу. Порог-порог-порог. Это бессмысленно. С той стороны то же, что и с этой.

– Так-так. Уговаривать не стану, ты у нас, по официальной версии, человек здоровый. Чего ты хочешь? Что тебе может помочь?

Я не знаю. Поджимаю хвост и едва не теряю равновесие от напряжения.

– Думай! Все ответы в твоей голове. Ты не больна. Ты всего лишь собака. Помнишь? Сосредоточься. Так что тебе нужно?

Я жмурюсь. Собираюсь в гармошку, в стопку, скручиваюсь в штопор. Я знаю. Я подчиняюсь приказу. Я знаю, я не больна, я знаю!

– Делать! – выдыхаю я. – Делать что-то. Делать что-то зачем-то каждый день.

– Работу?

«Да! Да!!!»

Я еле сдерживаюсь, чтобы не облизать ему пальцы.

– Работу! Это можно?

– Посмотрим. Жду тебя, как договорено, в четверг. Но если к тому времени у тебя не появится хотя бы намек на щеки, я и говорить не стану. Свободна.

Я не просто начала есть. Я глотала подряд до рвоты.