Сука

Запах стрельбища я узнала сразу. В горле встал тот самый привкус из моего свободного детства. Тогда он был повсюду, предупреждая однозначно все живое: «Берегись!» По-прежнему он будоражил, предвещая опасность. Однако вместе с тем он вызывал во мне наслаждение, близкое к экстазу. Дыхание начинало нетерпеливо толкать ребра изнутри. Я словно оживала, возвращаясь во время, когда была любима и свободна. Этим дымом пахла шерсть моей матери, когда я, дождавшись, наконец, и визжа от радости, висла на ее шее.

– Огонь!

Залп.

Корректировка.

– Заряжай! Огонь!

Залп.

Я хорошо стреляла.

Все шло прекрасно.

– А у тебя хорошая улыбка, – сказал мне один из сокурсников.

Так я узнала, что у меня есть улыбка. То, чем я стала, вызывало гордость. Я все делала правильно. В отличие от многих, я почти не ошибалась. Моя надежность приносила победу не мне одной, но многим остальным. А если верить командиру части – то всем без исключения гражданам страны в ее смутное время!

XII

Лица – вот что изменилось. Возбуждение меняло их почти до неузнаваемости. У Жорика и верно имелись весьма серьезные новости. Но узнали мы их не от него.

Дисциплина превыше всего. В так называемой казарме курить запрещалось. Табак исчез из употребления довольно давно, но парни не сдались. Собирали продолговатые листки в траве, сушили и набивали ими мелко запечатанные самокрутки из «Геометрий» и «Литератур». Единственным местом для курения являлась траншея, посредством которой сообщались две части школьного подвала. Защищенная стеной, она не простреливалась со стороны огневой точки сепаратистов. Можно было сделать ошибочный вывод, что в таком случае траншея, в общем-то, вариант излишней роскоши. Раз за стеной-то безопасно. Чушь! Это защитное сооружение имело воспитательно-наказательное назначение. За отсутствием иной общественно-полезной задачи ее устройством занимались приговоренные к взысканию. Посредством школьных лопат траншея регулярно углублялась и расширялась. Именно здесь самопровозглашенная восемнадцатая механизированная бригада узнала о грядущей своей участи.

Рупор сепаратистов был слышен отлично. Регулярность призыва сдавать оружие и богатство репертуара вызывали восхищение. Текст все знали наизусть. Курящие бойцы частенько развлекались тем, что вполголоса вели диалог с сердобольным переговорщиком, совершенствуя знания ненормативной лексики родного языка. Один блистал, другие посасывали самокрутки и ржали в кулаки. Существовали негласные чемпионы. Когда они собирались вместе, их выступление в стендап-стиле поражало воображение.

В тройку лидеров входил небезызвестный Преподобный. Его юмор был нетривиален. А изречения порой казались мне двусмысленными и более глубокими, чем мы способны были воспринять. После них все катались от хохота, и желание вдуматься снимало как рукой.

Но в одно незабываемое утро текст обращения сепаратистов так отличался от привычного, что боец проглотил конец своей тирады на самом неудачном месте, впрочем, ничуть не потеряв лица. Облома никто не заметил.

А начиналось как обычно.

– Господу помо-о-о-о-лимся…

Настало молчание. Один багровевший ликом полуудушенный кашлем Преподобный боролся за каждый вдох.

Докуривали молча. Не ушли. Через положенное время текст зазвучал снова. Бойцы напряженно ждали, переглядываясь.

– Перемирие? Да хрень собачья, – безапелляционно заявил старший и вдруг рассмеялся счастливо, как ребенок.

– Брехня! – сипел беззвучно Преподобный.

– Все, что ли? – поползло по головам тихо-тихо.

– Да ну, брехня, брехня без всяких! Ну на хуй им замиряться? Они за жабры нас взяли, а теперь че?

Обращение зазвучало снова, и снова бойцы онемели. Слух распространился невероятно быстро. Траншея-курилка стала наполняться людьми, вскоре полностью парализовавшими движение. Прижатые вплотную друг к другу, толкаясь, все слушали охрипший рупор.

– Жорик! – выкрикнул вдруг кто-то.

Толпа как будто очнулась от гипнотического сна, качнулась и в едином порыве стекла к узкому проему в западном крыле.

На его лице еще алела полоса от залома подушки. На запястье горели бликом механические часы. Тик-тик-тик-тик-тик-тик-тик…

Внезапно он вскочил, ударив себя по коленям, будто собирался станцевать для бойцов, чтобы разрядить обстановку. Кругом обошел свой стул и встал за ним, опершись на низкую спинку.

– А ОРТ не ловит часом? – вдруг спросил он участливо.

Тишина заиндевела в стекло.

– Нет? А может, какие-нибудь республиканские каналы имени независимости? Жаль, жаль.

Он обвел взглядом всех и спросил тихо-тихо:

– Хрена вы треплете? Какие ваши источники?!

Но потрясение от сообщения повстанцев оказалось слишком велико.

– Сепара набрехали. И вот мы здесь, майор, и уточняем: скеля ветер?

Жорик смерил взглядом Сотника, но тот не особо смутился. Авторитет начальника для него был невелик. Изжеванная спичка перекатилась внутри улыбки рядового меж зубов, вернулась и как влитая замерла, прижатая клыком, на прежнем месте.

– Когда я буду иметь, что сказать, вы о том узнаете. Это понятно?

– Не. Так не срастется. Я первый спросил.