Сука

Сотник продолжал улыбаться. Никто не сдвинулся с места, только краснолицый безухий боец миротворчески добавил:

– Да че там, Жорик. Брешут? Ну так скажи: брешут. Так мы и пошли…

Боец был наполовину глух, потому его мирный спич больше походил на яростный крик, одновременно звонкий и валящийся в хрипоту поврежденных связок. Подобным тоном клоун заявляет о похоронах невесты непосредственно перед двумя фонтанирующими слезами.

Странным долгим взглядом командир взглянул на своего бойца и отозвался:

– Нет, Руденко. Не брешут, то-то и оно…

– А че молчишь тогда? Чего, плохая, что ли, новость? Че б людям и не понадеяться чуть?

Жорик на миг задумался. В следующие пять минут мне стало понятно, почему все здесь так рвут глотки за своего командира.

– Ты хочешь домой?

– А? – не расслышал или не поверил слуху глухой Руденко.

– Я тоже, – как ни в чем не бывало согласился сам с собой майор. – Меня жинка не ждет. Небось и прям похоронила. Младшей три… та вовсе меня не узнает. Нет, Руденко. Все правда. Переговоры есть. Коридора нет. Пока. Не факт, что будет. На сей момент у этой песни конец-то надвое. А вы, ребятки, и поплыли. Вот тебе раз.

Он покивал с досадой, будто сам себе, и продолжал:

– Теперь соображайте мозгом. С кем, блядь, и чьи переговоры? Кто оно такое, правительство Самопровозглашенных? Политический казус, отрыжка смуты. Кто его признавал, чтоб с ним потом переговаривать? Вот тебе и два. Но есть и три…

Говорил он уже совсем без нажима, как близкому другу в середине попойки:

– Вам только пикнули «отпустим», а вы уж и засуетились. «Спасибочки, боевики, родимые!» Велели, между прочим, не стрелять. Слыхали? Нет? Слыхали. А-а! А вам-то поскорей до родной хаты. Не дай господь спугнуть, чего доброго, еще себе напортить! Небось, стрелять не станете? Я прикажу, а вы молчок?! А кому ж вы, еб вашу мать, теперь служите? На кого, блядь, дрочите?!

Крик командира замер в потолке. Бойцы теперь стояли смирно. Было б лето, мух бы было слышно.

– Значит, так. Слушать, запоминать, не переспрашивать. Нет – лопату и вперед, благоустраивать траншею в глубину. Так вот, – он поднял голос, – свобода стоит дорого. Предстоит ее добыть оружием и навыком. Об этом помнить. Для этой цели, когда потребую, отдать все средства, силы и умение. Надеяться на чью-то милость – предавать самих себя. Мягкое брюхо хищник жрет первым. Так вот, подарков такого рода мы не ждем, Новый год уже прошел. Но если, а шанс у этого «если» – один из ста, если кто-то вдруг на блюде предоставит нам надежный зеленый коридор и час тишины, мы повторять не попросим. Это понятно?!

– Ррр-рав! (Так точно!) – Рваный хор, как на плацу.

– Когда сие событие свершится, я пропою вам аллилуйя. А соловьев с той стороны переорать теперь же на хуй, тварей.

Недоумение перебежало по рядам. Жорик нашел взглядом ординарца.

– Корш. Тащи проигрыватель из лингафонного кабинета…

– Чего?

– Иняз на двери там. Цепляй бандуру и при в коридор, туда, к брехунам поближе. Запускай его от генератора, хуй с ней, с экономией, пусть пашет. И чтоб на предельную громкость! Что, ребятки, освежим им память? Языки учить не вредно ни в мирное время, ни на войне. Повезет – пригодится.

– Lesson number one.

– «Внимание, солдаты и офицеры!» – издали тяжело прорывается рупор сквозь паузы.

– Hello. Let’s start our training!

– …Правительства Страны и Самопровозглашенной Республики ведут переговоры о перемирии…

– Good luck.

– …будут расформированы и деблокированы.

– Listen to me and repeat after me. Is that right? That’s wrong.

– Во избежание осложнений…

– Ones more. That’s wrong!

– …надлежит прекратить огонь…

– No, that’s wrong! That’s wrong! No, that’s wrong! Well. Continue.

– Ждать дальнейших указаний…

– Thank you. Please, go on.

Наш взвод, вернее, пятеро тех, кто оставался боеспособен, находился в окружении куда меньше других. Но и мы испытали разрушающее давление безысходности. Мутное будущее размывает тебя в настоящем. Свобода – естественная базовая потребность. Заключение любого рода – это болезнь. Как чума или старость, как чрезмерный голод. Время беспощадно. Исход один.

Спор разгорелся, едва воссоединению нашего взвода стукнуло десять-пятнадцать минут. Довгань забегал взад-вперед мимо занятого нами столового столика. Гайдук, упрямо набычившись, умело ковырял ногтем столешницу. Шапинский поначалу отмалчивался. В ярости Сотник перекусил свою спичку надвое и бросился в очередной раз:

– Так это!.. Как бишь его, батьку-то местного?!

– Жорик.

– Спокойно, Сотэ. Он ничего не говорит. Ничего вообще, – урезонивал того Довгань.

– Вот то-то и оно! Молчит, красава. Блядь, кто он такой вообще?!

– Ты че, дурак?

– Да ладно, ладно. Тут у него, базара нет, все ништяки. Катакомбы, блядь. Надо будет – и год в норах этих просидим, – провоцируя всеобщее негодование, кинул кость Сотник.

– Хрен там. Я пас. Вы как хотите… – хмуро вставил Шапинский.

– Вы че, братва, ну его на хуй. Это без меня! – открестился яростно Гайдук.

Чудесным образом спичка воскресла, и темпераментный Сотэ присмирел. Он пропустил успех собственного задела мимо ушей.