Сухие бессмертники. Боевик

Лиловый натуральный шелк струился в ее шершавых руках как змей-искуситель. Ласковые прикосновения шелка были единственными известными ей посторонними прикосновениями к ее обнаженному телу. Когда-то она очень любила эти шаловливые, но целомудренные прикосновения. Тело с удовольствием на них отзывалось, особенно соски больших твердых грудей. Но теперь привыкла к эротическим играм шелка. Текучий шелк больше не волновал. Как не волновал вопрос, почему природа ей, явно фригидной особе, подарил такие обильные груди. Это лишь подчеркивало противоестественность ее натуры.

Предстоящая ночь снова обещала стать ареной ее борьбы со своими заморочками. Безуспешной борьбы. Каравайникова побродила по квартире. Все четыре комнаты были полны вещей и запахов прошлого. Прошлого ее дворянского рода, так бесславно кончавшегося на ней, оказавшейся последним бесплодным побегом геральдического древа.

Полина сознавала свою вину перед предками, но не в силах была искупить вину. Так пожелал Всевышний. Не очень-то мудрое решение. Не переломить его смутную волю слабой фригидной девственнице.

Современность не проникала в комнаты, как не проникала пыль в старинные книжные шкафы из целикового мореного дуба. Полина осмотрела ряды кожаных корешков старинных книг. Поколебавшись, вытащила дореволюционное издание Евангелия от Луки.

Она трепетала перед пожелтевшими текстами с "ятями". Только с ними Евангелие выглядело настоящим и его банальные теперь истины – сокровенными.

Затаив дыхание, Полина разломила слежавшиеся страницы. Пахнуло кислой затхлостью ломкой бумаги и сафьяна. Она любила солидную древность томов больше чем их добропорядочные тексты. Вот с такой же солидностью отставший от жизни старик-профессор изрекает обветшавшие благоглупости. Может быть, уродство ей было ниспослано Небесами именно за то, что она была слишком современной для своих антикварных книг…

Евангелие открылось на Главе пятнадцатой. Первый Стих в переложении на современный русский гласил:

" И приходили к Нему многие мытари и грешники, чтобы послушать Его".

"Вот тебе и пророчество. – Вздохнула с усмешкой Каравайникова. – И мне приспичило "придти". Только не к Богу"… Ха! К Фаддей Капитонычу. Это невыносимо. Каждый шаг, каждая мысль, каждое преступление мое предопределено. Что бы я ни замыслила сотворить, – все давно известно. На все даны мне ответы. Предсказаны специально для меня все последствия моих безумных намерений, но я ничего о них не знаю. Даже где искать эти откровения – не знаю. Но меня это не остановит. "Мне отмщение и аз воздам".

Из книги выпала закладка. Костистая оберточная бумага революционных лет. Чуть дрожащим почерком, очень похожим на классическую каллиграфию отца, вылинявшими фиолетовыми чернилами было неспешно выведено. Не для потомков, для собственной ежедневной памяти:

" Душа моя была во мне, как дитя, отнятое от груди".

Буквами помельче, поспешнее, – приписка:

"Псалом СХХХ".

Полина поместила клочок памяти о деде Георгии Георгиевиче под стекло на своем рабочем столе. Евангелие, кажется, начинает открывать свои откровения. Полина устроилась в кожаном кресле отца, закрыла Евангелие и тут же снова открыла наугад, надеясь на новый сюрприз. Но ничего удивительного по своей мистической многозначительности более не случилось. Просто она слишком редко заглядывает в дедовские книги и потому преувеличила значение выпавшей из тома закладки.

Захлопнув евангелие, Полина набрала номер Фаддей Капитоновича. Это получилось как-то буднично. Все-таки он экстрасенс, что-то наподобие доктора. А доктор обязан хранить тайну, распирающую душу занемогшего пациента.

– Фаддей Капитонович, это снова я…

– Да что же это такое! Ночь на дворе! Мочи моей нет! Что вам от меня надо!? Звоните в милицию! Немедленно позвоните 09 и честно сознайтесь в своем преступлении!

Экстрасенс замер, соображая в панике, чем рискует, ввязываясь в неуместную дискуссию с убийцей.

Полина надеялась, что собеседник психанет, бросит трубку и тем возьмет на себя вину за несостоявшуюся исповедь будущего душегуба. Дыхание перехватило. Полина с трудом сделала несколько глотательных движений. Еще секунда и последний шанс избежать смертоубийства будет утрачен.

– Женщина, вы меня слышите? – Часто дыша, проговорил экстрасенс шепотом.

Полина все не могла проглотить комок, закупоривший горло.

– Учтите, явка с повинной смягчает наказание… Вы слышите меня?

Полина почувствовала свое превосходство. Она наслаждается чужой паникой. Фаддей Капитонович лопотал как нашкодивший мальчишка. Разве это мужчина?

Полина покосилась на антикварную зеркальную горку с золоченым сервизом на двенадцать персон, на правах старинного друга дома, высокомерно наблюдавшую за хозяйкой. Сквозь изморозь наследственного хрусталя в зеркале задней стенки маячило расчлененное отражение ее съежившегося от ехидства лица…

" Как плохо я себя знала. Не зря меня подозревают в извращенности. Это уже попахивает садизмом. Значит, я не такая уж хлипкая, как себе казалась… Стало быть, и на убийство я гожусь".