Суховей. Воспоминания генетика

Хозяева ближайшей к нашей стоянке избы взяли нас под свое покровительство. Мы могли пользоваться их уборной. Дворовое это сооружение запиралось изнутри кожаной петлей. Крошечная кабина, где мог поместиться один человек, имела две дырки в полу над выгребной ямой. Кожаная петля, а не металлический крючок. Крючок неоткуда и не на что купить. Две дырки повествовали о суровой алтайской зиме, о лютой стуже. Дорисовывать картину я предоставляю воображению читателя. Лаконизм — душа искусства. Я и об этом говорила на симпозиуме в Союзе Писателей. Две эти дырки в полу уборной говорили о бедственной жизни членов колхоза-миллионера не менее красноречиво, чем сопли, текущие, судя по красноте под носом, из носа хозяйского мальчика. «У него туберкулез», — сказала мне хозяйка. Врача в деревне нет. Меде маслом? Нет меда. Колхоз скотоводческий, пасеки у колхоза нет, а частные пасеки запрещены законом, а когда были не запрещены, налог такой брали с улья, что самим мед не доставался, так и бросили это дело.

Об исчезновении частных яблоневых садов в результате налоговой политики государства говорил Хрущев в одном из своих пространных докладов. Он жалел яблоневые сады. А тотальное ограбление колхозов он считал законным и осуждал руководителей колхозов, если они ему противились.

«Спрашиваю председателя колхоза, — рассказывал Хрущев, а «Правда» печатала: «Какая у вас культура самая доходная?» — «Магар». — «А что такое магар?» — «Трава такая». — «А почему она самая доходная?» — «А потому, что ее у нас государство не берет». Хрущев приводил слова председателя колхоза, как пример вопиющей безответственности. Хрущев не знал, что такое магар. А я знала. Кашей из магара кормили заключенных. Она горькая. Даже на корм скоту магар почти не пригоден. Поэтому и не берет его государство. Но лучше магар, чем ничего. И в лагере, и в колхозе. Таковы дела. Но возвращаюсь к нашему путешествию, нет, к нашей увеселительной туристской поездке.

Сперва заболел Станислав Игнатьевич. Когда ехали на пароходике обратно по Телецкому озеру, оба мои спутника были больны. Из Артыбаша до Турочака нам посчастливилось добраться, домчаться — километров шестьдесят — на попутном грузовике. Иван Алексеевич и Станислав Игнатьевич тряслись на голых подпрыгивающих досках, положенных поперек открытого кузова. Особенно тяжко Ивану Алексеевичу. Он так худ, что ему и без тряски в здоровом состоянии больно сидеть. Из Турочака крошечные самолетики, куда больше, однако, того У-2, с которого началось мое знакомство с воздухоплаванием, летали в Бийск. В кассе аэродрома выяснилось, что самолет будет только завтра. Я заказала билеты. Мы одни на аэродроме, кроме нас пассажиров, ожидающих самолета, нет. Больным стало совсем худо. На ногах уже не держались. Я постелила одному брезент палатки, другому — одеяла в тени под пихтами, и они лежали. Когда тень сворачивала, я перетаскивала волоком каждого из них вслед за тенью. К вечеру Станислав Игнатьевич оклемался, и мы пошли в соседнюю деревню за врачом для Ивана Алексеевича. Он предлагал взять Ивана Алексеевича в больницу, но обошлось. На следующий день оказалось, что билетов нет. Подробностей скандала, который я учиняла, я, к сожалению, не помню. Но, в конце концов, мы улетели. Чудом. В последнюю минуту компания из трех пассажиров обнаружила, что рейс им не подходит.

Перед отлетом, не подозревая о грозящей нам беде, мы сидели на цветущем лугу. Двое молодых людей — ленинградец из Барнаула и одессит из Риги — изъявляли сожаление Ивану Алексеевичу, что не присоединились к нам раньше. Они, как и мы, дикие туристы. Они просили на будущий год взять их с собой, когда поедем. «А мы не поедем, — сказала я. — Это моя первая и последняя поездка. Есть три способа общаться с природой — путешествие, туризм и пребывание на курорте. Все три антагонистичны друг другу. Я путешественник. Тяготы походной жизни искупаются только тогда, когда не только созерцаешь природу, но и познаешь». «А зачем же поехали?» — спросил одессит. «Покорилась превосходящей мужской воле». — «И что же, так-таки больше никуда не поедете?» — «Я поеду на Камчатку, мы все поедем, но это будет экспедиция».

В 1966 году Иван Алексеевич и Станислав Игнатьевич в составе моей экспедиции летели со мной на Дальний Восток.