Суховей. Воспоминания генетика

Когда кончилась война, Глеб Максимилианович ждал реформ, дарующих народу права и свободу. «Правительство, которое не может вознаградить народ за пролитую кровь, за чудовищные страдания войны, за освобождение страны от захватчиков, должно уйти в отставку, — говорил он мне. — Наступает время свободы». «Да что вы такое говорите! — говорила я ему. — Сталин приписывает победу себе, и только себе. Знаете ли вы о заградительных отрядах, о цепях солдат, которые расстреливали отступавших? Знаете ли вы, что все, кто был в плену у немцев, солдаты и мирные жители, захваченные в качестве рабов, — все на подозрении как предатели. Судят, ссылают… Нет никакой свободы и не будет». «Народ имеет оружие», — говорил он. «Не беспокойтесь, меры против вооруженного народа приняты. Рядовые демобилизованы. Офицеры оставлены служить в армии на год. Уроки Первой мировой войны не прошли даром, но воспользуется ими Сталин, один Сталин, а не народ».

В 1952 году Глеб Максимилианович уже не надеялся больше ни на народ, ни на Сталина. Я шла к нему на улицу Осипенко. Рано вышла из дома. Чтобы не прийти раньше назначенного срока, я зашла в кафе. Центр города, гигантские зеркальные стекла в окнах, шелковые занавески. Посижу, думаю, чаю выпью. Отца моего в то время уже не было в живых, мне по наследству досталась его дарованная ему по чину дача, в экспедиции я не ездила — генетика была намертво запрещена. Я писала книгу о путешествиях моего отца по озерам Сибири и Средней Азии. От жизни народа я совсем оторвалась. И вот, в этом кафе я увидела этот самый народ. Спиртными напитками здесь не торговали. Есть решительно нечего. Подавальщицы в кружевных передничках и наколках приносили какие-то жалкие салаты. Все столики, однако, заняты. Одни мужчины. Человек восемьдесят наполняло прекрасный, светлый зал. Дело было днем, часа в два. Все пьяны. Откровенная беспардонная матерщина, шум, крики. Присутствие женщин-подавальщиц нисколько не стесняет матерщинников. Один из пьяных, что-то доказывая своему пьяному собеседнику, то снимает возбужденным жестом с головы шапку, то снова нахлобучивает ее. Матерная брань и ритмика этих движений служат, видно, важными ингредиентами его аргументации. В гардеробе я сказала пожилому гардеробщику: «Что-то я не туда попала, куда хотела». Он понял: «А так само везде, — сказал он. — Только в дорогих ресторанах по-другому». «Кто эти люди? — спросила я Глеба Максимилиановича. — Где он, пролетариат, хозяин своей судьбы, строитель коммунизма? Пьяное отребье, люмпен-пролетарии, которых я видела сейчас, — это рабы, заливающие водкой свое горе». «То, что случилось со страной, хуже татарского нашествия, — сказал Глеб Максимилианович. — У страны отрубили голову. Я сам уцелел только случайно. Стране нужен Ленин, но сто Лениных погибло в сталинских застенках».

Нет, он уцелел не случайно. Он принял кровавую мораль Ленина, и он — историческая личность — с готовностью фальсифицировал историю в угоду вождю всех народов мира — Сталину. Он рассказал мне историю бегства революционеров из варшавской тюрьмы. Они были приговорены к смерти. Их товарищи явились за ними в тюрьму в форме высоких чинов армии с типографски отпечатанными документами и забрали их якобы на казнь. Наняли извозчика, и, прежде чем полиция хватилась, их и след простыл. «Подумать только, — говорю я, — сколько народу вовлечено и никто не предал. И те, кто доставал мундиры, и рабочие типографии, где печатались документы, и возница». «Нет, — сказал Глеб Максимилианович, — возницу убили».

А как он фальсифицировал историю, я слышала своими ушами. Я знала, как создавал он свой план электрификации России, свой знаменитый план ГОЭЛРО. Он показывал мне фотокопии писем и документов — сами документы и письма хранились в Музее Революции. Он — единственный создатель этого грандиозного плана. Централизованная электросеть была его целью еще до революции. Владельцы фабрик и заводов противились, по его словам, созданию крупных электростанций, понимая, какая опасность грозит им в случае стачки рабочих электростанций. Продажные инженеры подпевали им. Революция дала возможность воплотить план электрификации в жизнь.

В 1947 году я уезжала навсегда из Москвы. Я позвонила Глебу Максимилиановичу, чтобы уговориться о прощальной встрече. Его племянница сказала мне, что он уехал в Дом ученых делать доклад. Я отправилась туда. Глеб Максимилианович говорил о плане электрификации России. Его создал… Сталин. Я ушла, не дослушав, и уехала из Москвы, не попрощавшись с Глебом Максимилиановичем.