Сукины дети

— Мертвороженец, — спокойно, чересчур повседневно говорила тучная женщина. — девочка твоя даже заплакать не успела. Скорее всего, она задохнулась. Ну ничего, ты баба молодая, ещё пятерых нарожаешь, — слабо пытаясь приободрить Лину, женщина похлопал её по плечу и вышла из палаты. Даже такие недалёкие и совершенно гнилые люди чувствовали эту атмосферу вокруг Лины. Невозможно. Невозможно больно это было. Всё огромным камнем упало вниз, потянуло Лину за собой. Вот она и падает в глубокую бездну, откуда не было выхода.

Внезапно побелевшее и изменившееся лицо застыло в гримасе ужаса и жуткой боли. Неужели человеческий мозг способен издавать такие странные чувства? Лина бы не хотела знать, что таится в самых потаённых уголках возможностей разума. Но она узнала.

Зашёл Нисон, робко поплелся с букетом красных роз. Шел он сюда весёлым и счастливым, но узнав, что его дочь умерла, вдруг приуныл. А что там с Линой теперь будет? Ведь она этого ребёнка любила непомерно.

Увидев его боковым зрением, Лина внезапно зашлась плачем. Настолько резко и эмоционально, что Нисон дернулся, испугавшись, что Лина задыхается. Но она лишь сжала челюсти. Смысл слов только сейчас в полной мере дошел до неё.

…Мертворождённие…

Лина сильно сжимала веки, сквозь них тёк горячий ручей слез, что каплями разлетался по её больничному одеялу. Белые руки нервно дрожали, сжимая ткань, костяшки побелели до боли, ногти загнулись в другую сторону, но она уже не могла это почувствовать. Боль от потери ребенка заглушила абсолютно всё. Единственным искренним желанием Лины стала смерть; только она стала бы её утешением. Нисон все стоял над её постелью, неловко перебирая букет красных роз. Они успели помяться и лепестки некоторых цветов отпали, но ярко-алый цвет роз придавал слезам Лины большую печаль.

Между нескончаемым потоком слез ей чудом удавалось вдохнуть воздух, чтобы хотя бы не задохнуться.

Почему это произошло именно с ней? Неужели Лина где-то так провинилась, что ей достались самые худшие страдания? Лина не смогла ответить на свой же вопрос. Да и вряд-ли ей ответят угрюмые врачи в белых халатах и злобные уборщицы в синих фартуках.

Пытки ада по сравнению с этой болью были просто пустым местом, ничто не могло сравниться с этой тоской. Поистине ничто. Смерть Яси разделила её жизнь на до и после, заставила содрогаться от ненависти к миру и обливаться страхом и болью, падая в самое настоящее дно. Весь мир вдруг стал чужим, люди не смогли бы понять всю её боль, что она чувствовала. Она, резкая и неожиданная, пробиралась до костей, она заседала у Лины навязчивой мыслью, резала сердце и, конечно, убивала её разум. Глаза болели от сжатых век, сердце почти останавливалось, но что-то заставляло его работать на последнем издыхании.

Между беспрерывным потоком слёз, что уже никак не мог облегчить ее боль, Лина скулила, дрожащие руки сжимали простыни все сильнее. Хотелось выть. Выть от бездействия окружающих, от тоски и одиночества, которое сожрало Лину, даже не прожевав. Сожалеть о своей жизни и искренне умолять о смерти. Ненависть поселилась у нее в сердце рядом с этой болью. Что-то извне заставляло её ненавидеть весь мир, желать сжечь его дотла, стереть с лица земли. От ненависти её трясло, она задыхалась в ней, тонула безвозвратно. В глазах прыгали звёздочки, дышать было очень тяжело.

Тело побелело, словно умирая, а сама Лина перестала содрогаться, перестала шевелиться вообще. Нисон сразу же подлетел к ней, бросив цветы на пол, испугавшись, что Лина умерла. Все это было похоже на предсмертную агонию, а грудная клетка её и вовсе поднималась настолько незаметно, что серьезно можно было принять Лину за труп. Но она всё лежала, в полном сознании, не реагируя на руки Нисона, что трясли её как тряпичную куклу. Ничто больше в этом мире не связывало её с жизнью, кроме разума, она была уже явно мёртвой. Ее тело продолжало жить, но вот её внутренний мир рухнул, исчез вовсе.

— Лина, слышишь меня? — голос Нисона дрожал, он продолжал попытки привести ее в чувства, но все было безрезультатно, — милая, не умирай, прошу, только не на моих руках, пожалуйста, Лин, — он почти плакал от паники, голос дрожал, сердце билось как в последний раз. В палату вбежала медсестра, что-то громко говоря. Но они оба не слышали ничего: Лина, потому что она существовала только в своем больном мире, Нисон — умирал от дикого страха. Женщина оттолкнула его, сразу же приложила два пальца к шее Лины. Уловив пульс, она выдохнула.

— Живая, — почти усмехаясь говорит она, неприятно похлопывая Лину по щекам руками, — просыпаемся, никто не умирал ещё от потери ребёнка, не надо мне тут открытия делать, достаточно уж, — говорит громко, чтобы Лина точно услышала, но та всё равно не реагирует, ведь больше не желает этого. Потеря ребёнка… Нет, Лина никогда не сможет описать свои чувства.

Похлопав её по щекам несколько раз, медсестра вышла, наказав Нисону оставаться пока тут. А если б не решётки на окнах Лина бы…

— Лина, ты как? — Нисон тут же пожалел о сказанном. Всё было и так понятно, что Лина плохо.

Отныне Лина замолчала.