Сукины дети. Том 1

– Я тебе передаю всё, как было, – видя мой неподдельный интерес к рассказу, с охотой подхватил отец. – Ты сам и додумай дальше! Это ещё малая часть его познаний. Память у него до глубокой старости была крепкая, и первым делом молитвенное песнопение у него имелось на все чтимые тогда праздники: Рождество, Пасху, Троицу… Голос у деда был не такой сильный, как вот у певцов, скажем, но глубокий и задушевный:

Христос воскресе из мертвых,
Смертию смерть поправ
И сущим во гробех живот даровав.
Воскресения день, просветимся, людие:
Пасха, Господня Пасха!
От смерти бо к жизни
И от земли к небеси
Христос Бог нас преведе,
Победную поющия.

Отец, прищурив, почти совсем закрыв глаза, пропевал мне кусочек из пасхального богослужения, и я, воодушевлённый непривычной мелодикой и не совсем понятными словами, успевал увидеть в отце, на короткие мгновения, совсем другого человека. И он тоже, видимо, ощутив в себе некую искру, продолжал свой рассказ более благостно.

О том, что Библию прадед знал почти наизусть, и о том, как от него же отец про восстание Спартака первый раз в жизни услышал, и про Пугачёвский бунт, о полководцах Суворове и Кутузове, про смуты русские, о Минине и Пожарском, да не перечесть всего.

– Он вообще, дед мой, а твой прадед, рассказчик был занятный, – говорил отец. – Летом, ладно, детворе не до баек, мы домой-то не загонялись почти, да и война шла, голодно было. Как могли, тогда мы, ребятишки, себя кормили. Каждое утро или на рыбалку шли, или сусликов выливать из нор. Поймаешь суслика, cваришь, разделишь с дружками и съешь, а шкурку его бежишь сдавать в заготпункт и на деньги те конфеты-подушечки к чаю покупаешь. Зимой, конечно, того раздолья нет. Валенки, тем более ботинки для малышни не предусмотрены – это когда ты в школу пошёл, тебе обувь справят, а пока до школы не дорос – сиди на печи. Я к другу своему, Толику, в гости босиком бегал по снегу. Так-то вот. И темнело рано – в доме из освещения только коптилки масляные, керосин берегли как стратегический запас. Такими вот зимними вечерами любили мы с сестрёнкой меньшой, Райкой, залезть к деду на полати и слушать истории, вычитанные им из книг, или сказания о подлинном житье-бытье…

Отец затихал на время, казалось, глубоко уходя в себя, но я, будучи не впервой слушателем его рассказов, понимал, что сейчас, ухватившись за тонкую ниточку заданной темы, он размотает весь клубок дорогих ему воспоминаний, пополнив мои знания о родичах новыми событиями. Именно пополнив, потому что детская память цепко схватывала и надёжно сохраняла поведанное мне ранее.

Дед мой на фронте находился с первых дней почти, сыновья его старшие тоже воевали – прадед остался за главного из мужиков. На войну его не взяли – по возрасту и по болезням. Прадед к тому времени сдал сильно, из дома не выходил – ноги не слушались. Году в сорок втором он совсем уже ослеп, стал почти беспомощным, многое забывал, путался… Легко, к примеру, поддавался на детские шутки, принимая крошки табака, которые внучата украдкой сыпали ему на бороду, за пронырливых клопов.