Суккуб

Я пожала плечами, вытирая насухо глаза. Какая разница? Ужин я, все равно, не приготовила. И вообще ничего не делала. Такое ощущение, что по мне бульдозер прошелся. Я просыпаюсь физически уставшей. Мне тяжело улыбаться. Зареветь же могу от вида фантика, брошенного мимо урны. Состояние отвратное, но я не вижу причин. Как будто то, что я накапливала последние годы, из меня теперь усиленно тянут, а вместе с этим забирают саму жизнь. Я устала. Но не от работы чистильщицы, не от нескончаемых прожектов Миши, не от поездок… Возможно, устала быть инвертором. Не могу определить.

– Хочешь прогуляться в парке? – вернувшись ко мне, Марк присел на корточки у кресла. Встретившись с ним взглядом, я снова заревела. – Господи, Лида… что с тобой?

Ответить мне было нечего. Как я могла описать свою хандру, свои сомнения? Старушка сказала: через три года понадобятся все твои силы. Имела ли она ввиду Апокалипсис, знаменующий конец календаря Майя? Только на днях наткнулась на передачу по телевизору и вспомнила ее слова. Нет, смотря эту программу я не ревела. Хотя, иногда кажется, что надвигается мой личный, индивидуальный конец света. Краски сгущаются, что-то происходит вокруг. И я чувствую себя все более и более одинокой.

Потеря мечты, державшей меня школьные и студенческие годы? Гибель Гриши? Да, это тоже выело часть души, оставив невосполнимую пустоту. Но есть что-то еще, что я чувствую, но не понимаю. Марк говорит, что это реакция на кризис. Растерянность или злость охватывает все плотнее, удавом сжимая кольца. Но зачем в таком состоянии населения выводить на голубые экраны этот ужас? Зачем разлагать нас еще больше? Пугать, расстраивать, заставлять чувствовать злость и беспомощность? Зачем?

Раньше я не думала об этом. Теперь же не думать в принципе было, по крайней мере, стыдно. И развернувшись к происходящему всем корпусом, раскрыв глаза и вдохнув запах разложения, я не могла справиться с собой.

Я согласилась прогуляться по парку, продышаться, проветрить мысли. Мы брели медленно. Молча. Мимо проезжали велосипедисты: одиночки или вдвоем. На встречу неторопливо брели мамочки с детишками или такие же, как мы с Марком, пары. Даже когда кто-то проходил мимо, вокруг было тихо и спокойно. Будто ни что не могло потревожить этот маленький кусочек природы. Будто она с высокомерным пренебрежением показывала: вы исчезнете, а я останусь… Наблюдала и грустно вздыхала с высоты неба и крон. И становилось спокойнее. Когда тебя окружает что-то незыблемое, настоящее и отчаянно живое – всегда становится спокойнее. Парк… пруд… небо… даже земля под ногами, если она не закована в асфальт.

– Может, ты беременна? – предположил Марк с улыбкой.

– Нет, – я покачала головой, тоже улыбнувшись, – просто, тяжело как-то. Давит что-то.

– Отдохни. Сбеги от Миши на недельку.

Я удивленно обернулась. Ты же не сможешь сбежать вместе со мной. Даже если бы я могла, это предложение значило сбежать на недельку и от тебя.

– Нет, – я снова отрицательно качала головой. Нет.

Мы шли.

– Ты же в этой каше варишься, – тихо проговорила я в гравий под ногами, – зачем такое крутить в прйм-тайм?

– Какое такое? – не понял он.

– Эти истязания, извращения… Особенно сейчас, когда и так не сладко. Многим не сладко.

– Ох, Лидунь… много причин, – Марк усмехнулся, ловя мою ладонь. – С одной стороны, когда все плохо, показать еще худшее зрелище – это и есть успокоить. Чужая беда всегда заставляет вздохнуть: слава богу, это случилось не со мной. С другой – это метод устыжения. Все же, кто-то может считать эти программы социальными. Ты знаешь, что это происходит и, возможно не пройдешь мимо, став нечаянным свидетелем. Дальше – это отвлечение внимания. Эти ужастики уводят твои мысли от неудобных тем к вполне безопасным. Как-то надо отвлекать мысли многомиллионного населения от того, что происходит в стране и мире. Ты только представь себе толпы сознательных граждан, задающихся вопросами «кто виноват» и «что делать»?

Я засмеялась.

– Много причин и способов не давать нам думать.

Подняв подбородок, я замерла в нерешительности.

– Давай уедем, Марк, – предложила тихо, не глядя.

– Милая, я не могу сейчас.

Зябко поежившись, я кинула на мужа короткий взгляд.

– Ты не понял. Давай уедем из страны. Насовсем. Я не хочу здесь жить.

Марк не смотрел на меня, вытянув губы трубочкой. Я наблюдала за ним искоса, боясь посмотреть прямо.

Прямо в глаза своему малодушию.

Прямо в лицо своей слабости и страху.

Прямо и решительно. Не могла.

– Марк, – позвала я, не выдерживая молчания.

– Мне показалось, это была просто идея, – он обернулся и все, что я боялась увидеть, отразилось на любимом лице. – Неужели ты могла обдумать это в одиночку и предложить на полном серьезе?

Я отвернулась, хмурясь. Стало мерзко и холодно. Деревья смеялись шумно и высокомерно. Опускающиеся сумерки давили на плечи неподъемной тяжестью. Так необходимо было почувствовать поддержку, его руки на плечах, его успокаивающую улыбку. Марк шел рядом, спрятав руки в карманах джинс и опустив лицо.