Суккубус

Сон. Всего лишь сон…

Сентябрь. День. Солдаты.

– Хватит!

– Нет.

– Хватит!

– Слушай…

Плач. Слезы. Соль. Боль. Все внутри. Все в ней.

– Не надо…

– Кто здесь?

– Пожалуйста…

– Кто это? – Стыд. – Кто это? – Пот. – Кто это? – Смерть. – Боже мой! – Женщина. Солдаты. Художник. Труп. Насилие. Рисунки… Сон? Нет… Петля. Смерть. Вороны. Плоть. Черви… Мухи жужжат…

– Линор?

– Я сплю…

– Спи…

– Да…

Мухи… Прочь! Вороны… Прочь!

Гроб. Кисть. Кровь.

Дыши… Дыши… Дыши…

* * *

Воздух со свистом наполнил легкие. Дороти открыла глаза. Пыльная повозка стояла возле высоких ворот. Рыжая лошадь била копытом сухую землю. Дом. Этот проклятый дом. Дороти видела его белоснежные колонны, своды, крышу. Она вышла из повозки. Где-то там гениальный художник создавал свои чудовищные шедевры, рисуя их с натуры. Дагерротип боли. Дагерротип безумия. Старая негритянка подошла к Дороти и сказала, что мадам и мистер Эдгар ждут ее в доме. Они поднялись по мраморным ступеням в портик. Белые колонны окружили Дороти. Двери. Высокие. Тяжелые. Дороти заставила себя перешагнуть через порог. Мозаичный пол блестел под ногами. Негритянка вела ее по длинному коридору.

– Картины… – Дороти запнулась.

– Они не здесь, – сказала служанка. Дороти кивнула. Еще одни двери. Еще одна гостиная. Эдгар встретил ее, предложив бокал вина. Мадам Леон отошла от окна. Годы и солнце высушили ее строгое лицо.

– Мистер Леон умер два года назад, – сказал Эдгар Дороти.

– Я знаю.

– Знаешь? Эбигейл не говорил нам об этом.

– Мне это приснилось.

– Сегодня?

– Не знаю. Последнее время мне часто снятся странные сны.

– Хочешь посмотреть могилу?

– Нет.

– Она всего лишь молодая девушка, Эдгар. Не требуй от нее невозможного, – сказала мадам Леон. Ее властный голос показался Дороти неприятным, усилив антипатию. Эдгар представил их. Присцила. Это имя было таким же сухим и надменным, как и вся эта женщина.

– Ты понравилась бы моему кузену, – сказала она, внимательно разглядывая Дороти. – Ему нравился подобный тип женщин. – Она беззаботно взмахнула рукой. – Правда, в жены он выбрал совершенно иную пассию.

– Мне все равно, какие женщины нравились вашему кузену, – сказала Дороти.

– Конечно, дитя мое. Мне тоже было все равно кого привозить ему в качестве натурщиц для его шедевров.

– Эбигейл говорил, что он рисовал пейзажи, – вмешался Эдгар.

– Ах! Эбигейл… Этот беглый раб… Надеюсь, его когда-нибудь вернут обратно… – Мадам Леон сухо улыбнулась. – А что касается пейзажей, так их рисовал совершенно другой человек. Несомненно, одаренный, но безнадежно далекий от истинного искусства. Его художество могло волновать лишь рабов и детей, но потом… О, да… Потом он стал настоящим мастером. Зеркалом своей безумной души, если будет угодно.

– Эбигейл говорил, что вы поощряли его безумие.

– Безусловно. Даже когда он потребовал зарезать пару рабов для того чтобы добыть материал для своих картин, я не смогла отказать ему в этом.

– Зарезать пару рабов?

– Не удивляйтесь, дорогой Эдгар, и уж конечно, не осуждайте меня. Эти картины… Ах! Уверена, вы все сможете понять, взглянув на них.

– Не ходи! – Дороти сжала руку своего возлюбленного.

– Юная леди! – В голосе мадам Леон зазвучали металлические нотки. – Не утруждайте себя нежными мольбами. Раз вы оказались здесь, значит, так должно было быть.

– Я просто не хочу, чтобы он повторил судьбу вашего кузена.

– Юная леди! Судьбы всегда повторяются. Меняются лишь обстоятельства.

* * *

Фамильный склеп напомнил Дороти храм забытой богини, который она видела на картине неизвестного художника, устраивавшего выставку в Ричмонде месяц назад. Высокий купол. Облицованные мрамором стены… Она вспомнила свой сон.

– Я останусь снаружи, – сказала она Эдгару. Он не стал спорить. Одиночество усилило чувство тревоги. Дом, склеп, все это место – вызывало озноб. Словно предзнаменование чего-то недоброго. Неизбежного. Независящего от тебя. Дороти вспомнила старика Эбигейла. Он говорил, что сам ад поселился в этом доме. И как же ей было относиться к этим словам? Здесь? Сейчас? Когда она готовилась вступить в самый центр этой истории. В ее сердце. В ее душу. Дороти вспомнила закрытые двери в залы, где обезумевший живописец долгие годы создавал свои картины. Нет, она не сбежит. Если Эдгару суждено перешагнуть через этот проклятый порог, то она сделает это вместе с ним.

Из зарослей шиповника выбралась пара павлинов. Их пестрые хвосты, переливающиеся в лучах заходящего солнца, добавили таинственности и нереальности происходящему. Красота и смерть… Желтобрюхая птица села на небольшой, поросший травой холмик, подняла свою маленькую головку к небу и затянула писклявую песню.

– Кыш! – Дороти махнула на нее рукой. – Пошла прочь!

Птица перелетела на ветку кипариса и принялась чистить перья. Дороти отвернулась. Снова эта писклявая песня!