Сулла

Сулла дал понять, что беседа окончена. И как только удалились эти маркитанты, он вызвал к себе Децима. Центурион похудел в походе. Был ранен в ногу. И все-таки выглядел молодцевато. Успел переодеться в свою военную одежду. Крестьянские лохмотья сброшены в море.

– Ну? Что скажешь, Децим? Мы плывем в Тарент.

Децим был мрачен:

– Очень хорошо, что в Тарент.

– Тебя обидели в Брундизии?

– Немножко.

– Чем же, Децим?

– Заподозрили во мне беглого раба. Уж и стегали меня: кто поводьями, кто кнутом… Какие-то всадники… Я уж взмолился… Чудом уцелел. Пожалели, наверное…

Сулла налил вина, предложил Дециму. Но тот отказался, сославшись на запрещение врачевателя.

– И надолго запрещено тебе, Децим?

– Дня на два, на три.

Сулла улыбнулся:

– Подхватил все-таки…

– Да.

– Где же?

– В Диррахиуме. Она была, о Сулла, точно Юнона в молодые годы.

– Хороша Юнона! – смеялся Сулла.

– О, смерть моя!

– То-то же! Децим, человек всегда платит за удовольствие.

– Это так создали боги?

– А кто же? – Сулла понемногу приходил в хорошее настроение. – Будь это в моей власти – я бы отменил все болезни, которые проистекают от любовных утех.

– Какое это было бы счастье, о Сулла! – воскликнул солдат.

– Садись! – приказал Сулла. – Пей! Она будет корчиться от вина. Эта самая твоя болезнь. Ты на нее – вина, побольше вина! Ничего страшного! – И с хитрой улыбкой: – Ну, сколько ей лет, Юноне?

– Не сказывала.

– На твой взгляд, Децим?

– На мой? – Децим сморщился. – Может, двадцать. А скорее всего, восемнадцать.

Сулла потирал руки от удовольствия.

– Так, так, так!

– Целовалась, как зверь.

– Так, так, так!

Децим знал эту страсть полководца – выспрашивать все подробности любовных похождений. И сообщил некую подробность.

– Здорово! – воскликнул Сулла. – Но довольно, Децим! Здесь, на корабле, нету женщин. И я сойду с ума, ежели ты продолжишь свой рассказ…

И прильнул к вину.

3

В Риме следили за действиями Суллы весьма пристально. Ничто не ускользало ни от консулов, ни от сената. Цинна, вождь популяров, избранный консулом во второй раз, полагал, что успехи Суллы – это еще не успехи Рима. Это его, Суллы, личные успехи. И в этом заключается большая беда. Цинна совершенно в этом убежден. (Марий-старший, после возвращения из африканского изгнания избиравшийся консулом в седьмой раз, к этому времени уже умер.)

Мирные переговоры и условия мирного договора, заключенного с Митридатом, с точки зрения сенаторов, были, скорее, предательскими. Если уж затеяна с Митридатом война, если уж войска римские стояли, можно сказать, в двух шагах от Пергама, если уж Митридат взмолился – надо было добить его и разрушить его империю. Нечего церемониться! Митридатово племя все равно – рано или поздно – подымет голову.

Когда Цинна уступил место другим, вновь избранным консулам и перешел в ранг проконсулов, он тем не менее серьезно влиял на политику Рима. Консулы Норбан и Сципион (возвращение Суллы пришлось на год их консульства) вполне были согласны со взглядами Цинны. Врагом номер один они объявили Суллу, а себя – верными защитниками народа и непримиримыми противниками оптиматов и всех нобилей. Сторонники Суллы подвергались, разумеется, преследованиям. Они забрасывали Суллу жалобами на свою несчастную судьбу, поносили Норбана, Мария-младшего и других.

Суллу несколько раз извещали о том, что поместье в Кампанье сожжено дотла, что семья его в смертельной опасности.

Сулла приходил в ярость. И хотя вести эти оказывались преувеличенными, ярость его не проходила. Его постоянно подогревали ближайшие соратники в самом войске.

Норбан пригласил к себе Мария-младшего и Сципиона. Консулы желали согласовать действия всех полководцев, выступающих против Суллы. Норбану было лет пятьдесят. Примерно столько же, сколько и Сципиону. Марий моложе их лет на десять. Марий – коренастый, чернявый мужчина – кипел от злости к Сулле. Он рвался в бой. Ему все равно, где биться: в Брундизии, Таренте или Неаполе. Готов встретить Суллу там, где появится этот негодяй, предавший его отца и Римскую республику.