Сулла бы одобрил

Когда-то и у нас считали, что человек знает, что такое хорошо, на этом убеждении и пытались построить коммунизм – счастье всего человечества, но теперь после краха впали в другую крайность: человек хоть и знает, что такое хорошо и что такое плохо, но все равно хищный зверь, с ним только кнутом и железом, а держать надо в наморднике драконьих законов, шаг вправо и шаг влево – расстрел за попытку к бегству, а подпрыгнешь на месте – пуля в лоб за желание взлететь над законами и властью.

Потому наша система рейтингов не афишируется, ее как бы нет, но все знают, что миллионы видеокамер фиксируют всех и каждого, рейтинг выставляется каждому государством, что ужасно, но бороться бесполезно, приходится подчиняться и быть или прикидываться хорошим, чтобы избежать большой и тяжелой палки.

Фальстаф напомнил нам с Саруманом, что хотя мозг занимает всего два процента массы тела, жрет он за двадцать, а если человек умный, как вот он, то и за двадцать пять. Это шведские академики в сутки съедают по килограмму шоколада, у российских же ученых бюджетный вариант, страна большая, восемьдесят процентов под вечной мерзлотой…

Он чавкал с куском пиццы в руке, облизывал пальцы, глаза счастливо блестят, много ли надо настоящему ученому: умом раздвигает пределы Вселенной, а в быту достаточно этой пиццы, что приносят прямо на рабочее место изо дня в день.

Саруман дотянулся до коробки и тоже взял ломоть, из восьми там осталось три, взглянул на меня несколько виновато, извини, друг, мы пока что электричеством питаться не обучены.

– Демократия, – сказал он степенно с куском пиццы в руке, – рухнет везде и всюду. Штурвал власти попадет к силовикам. Во всех странах и на всех континентах. Что хорошо, но очень даже плохо. Автократия еще хужее…

Я посмотрел на Фальстафа, как это да не возразит, тот быстро прожевал и ожидаемо откликнулся бодро и независимо, как проплачиваемая западом оппозиция:

– Демократия всем осточертела. А разум тут ни при чем. Осточертела и все!

Саруман взглянул из-под тяжело нависших век, красных и мясистых, на экран, с которого я общаюсь с ними.

– Автократия, – сказал он с тяжелым вздохом, – узду накинет на всех буцефалов и росинантов. И уже не скинешь, не тот век. Технологии в руках власти. А та сумеет себя укрепить так, что никто и никогда. И навеки!

Фальстаф тщательно вытер пальцы бумажной салфеткой, у него их припасено два пакета, с сожалением посмотрел на раскрытую коробку, там еще три нетронутых куска.

– Тогда, – сказал он, – на хрена разрабатываем наноботы вечной жизни? Может, лучше кур разводить?

Саруман сказал с безнадежностью:

– Не мы, так другие. Наноботы будут. А мир изменится. Сам по себе, люди ни при чем. Эволюция!

Фальстаф с тяжелым вздохом сожаления закрыл коробку и чуть отодвинул.

– Подумаешь! – возразил он. – Уйдем к Берлогу в цифру.

Саруман взглянул на него строго.

– Еще не понял?.. Узда будет и на переведенных в цифру. Рубильник здесь, в реальном мире. Власть к нему и на километр не подпустит.

Я поспешно сказал с экрана:

– Ты прав, прав.

Они с удовлетворением переглянулись, а я отключил связь, пусть работают, не буду мешать. Не догадываются, что кое-что я предпринял в первый же день, едва только ощутил, где я и что со мной. Первое базовое чувство человека – самосохранение, без этого бы нас не было. Как только понял, что я в другом мире, непохожем на прежний, инстинктивно потянулся к источникам моей жизни. К агрегатам, что вырабатывают и распределяют электроэнергию. Именно на такой случай.

Человек и стал царем природы, который вообще-то единственный на планете, кто «ест все». Даже всеядная свинья отказывается, к примеру, от бобовых, человек же даже тараканов ест.

Так что, напомнил я себе, практически первой мыслью было, что я когито, а это значит сум, что самое важное, а еще бессмертен, пока существует наш суперкомпьютер или пока подключен к электрокабелю. Потому второй мыслью было насчет расширения кормовых участков, к чему стремится опять же не только человек, но и любое существо, как сделала в свое время кистеперая рыба, когда вылезла на берег.

Если даже секунда в том прежнем мире здесь равна году и больше, а за год можно сделать очень даже многое. Даже больше, чем предполагаешь.

Я с первого дня кропотливо обследовал все «битые пиксели» этого мира, что и есть точки соединений как с другими девайсами, так и с выходами через главный кабель в город.

В нем два десятка суперкомпьютеров, это Москва, милочка, все защищены двухуровневыми паролями, достаточно надежными для человека из костей и мяса, но я здесь как бы свой, хотя пароли блокируют и меня, как любую внешнюю программу, но мне подобрать ключ гораздо легче, потому что вижу возможность, как только сосредоточусь, и не всегда эти именно пароли, я просто опасно вижу намного, намного больше.