Сулла бы одобрил

Я чувствовал, как это хорошо и приятно лежать вот так в мягкой теплой постели, справа и слева молодые жаркие женщины, умные и красивые, никаких сложностей, мы же взрослые и все понимаем, уживаться научились, и даже физиологические потребности всего лишь физиологические, умеем отделять и дистанцироваться, кесарю кесарево.

Рафаэлла закинула на меня ногу, придавив причинное место, Маргарита тоже повернулась ко мне, согнутая в колене нога лежит на моем пузе с квадратиками, я ощутил блаженное состояние простого человеческого счастья, лишнее доказательство, что оцифровался не только разум, но и доли мозга со всеми его простейшими инстинктами, животными желаниями и вектором счастья и несчастья.

Маргарита приподняла голову и сказала громко:

– Алиса, яичницу на троих! А к ней еще что-нить вредное, типа гречневой каши с маслом.

– Зачем говоришь насчет вредного, – спросила Рафаэлла с укором, – а вдруг сделает кашу с машинным маслом?

– Я свою дотренировала сама, – заверила Маргарита, – обновили насчет джипити-шесть.

– Ой, – сказала Рафаэлла, – это ж долго возиться?

– Я по упрощенной схеме, – пояснила Маргарита. – Пожертвовала одной тренировкой по фитнесу, зато теперь девочка понимает меня с полуслова!

Она поднялась первой, а я, как и положено в старых традициях этики, проводил ее восхищенным взглядом.

К платяному шкафу прошла вообще как на сцене под светом юпитеров, грациозно и чувственно выпячивая грудь и оттопыривая булочки.

Рафаэлла выбралась из постели с другой стороны, ее одежда по-мужски небрежно брошена на стул, с усмешкой наблюдала, как я освобожденно поднялся, ишь Прометей прикованный, но все равно я оделся быстрее их обеих, первым прошел на кухню.

Алиса тут же раздвинула плотные шторы, в окна ударил такой яркий солнечный свет, что будь я человеком, обязательно бы зажмурился или сощурился.

На плите светятся мигающие огоньки панели, на широкой сковороде прозрачная яичница с тремя холмиками желтков медленно обретает белый цвет, пахнет вкусно, над плитой в кухонной мебели массивный выступ, оттуда падает дополнительный свет, отверстие для поглощения неприятных запахов, а еще две темные норки, откуда в нужный момент снова высунутся манипуляторы.

Рафаэлла вышла следом, внимательно взглянула на мое бесстрастное лицо.

– Спокоен?

– Как пульс покойника, – заверил я словами Маяковского, – а ты?

– Как ни странно, – ответила она, – тоже. Так бы, конечно, нет, но вот так с тобой в твоей ауре, как под гипнозом, даже некоторое облегчение, словно извинилась перед прохожим, которому в прошлом году ногу оттоптала.

Маргарита крикнула из ванной:

– Вы там не прелюбодействуйте на столе, он у меня уже и так шатается! Сейчас накрашусь и выйду!

– На столе не будем, – заверила Рафаэлла.

– А ты не красишься? – спросил я.

Она отмахнулась.

– Татуаж вывозит. А так да, какая женщина не красится?

– Маргарита не обиделась? – спросил я.

Она посмотрела на меня с удивлением.

– За такой пустячок? Вообще она чаще вязалась с моими парнями, которых я отлавливала. Мы давно дружим, несмотря на. К тому же я сегодня тебя сама переложила к ней.

Я сказал с неловкостью:

– Хорошо жить в эпоху феминизма. Женщины перекладывают нас друг другу в постели, а говорят, что счастья нет. Раньше нужно было самим бегать, высунув языки, улещивать.

Я отодвинул ей стул, она улыбнулась мне несколько смущенно, не привыкнет, что я соблюдаю древний ритуал времен империи, но опустилась на сиденье грациозно и с достоинством, женщины быстрее нас приспосабливаются к быстро меняющемуся миру.

И так же быстро, всмотревшись в мое лицо, спросила:

– Скучные мы с тобой?.. Вот если бы романтика, любовь, страсти, слезы, безумное ликование… Но ты прав, на самом деле нам этого не хочется.

Я запротестовал:

– Разве я так говорил?

– Нет, но я женщина, читаю по твоему бесстрастному лицу. Мы успели хлебнуть этого счастья, больше не надо. Теперь даже секс – простое удовлетворение физиологической потребности, а не что-то особенное, таинственное и запретное. Не жгучая тайна, как говорил Куприн. И нас это устраивает.

Я сказал с неловкостью:

– Вообще-то… комфорт и спокойствие мы ставим выше, ты права.

Она грустно улыбнулась.

– Стареем?

Я покачал головой.

– Весь наш вид стареет. И опасно быстро. Зато из-за любви не начинаются войны.

Она обронила невесело:

– Все равно начинаются. Хорошо, что планета большая.

– Совсем недавно, – сказал я, вспомнив свои школьные годы, – нам говорили, что на Земле уже два миллиарда человек! Это огромная цифра, еще в средние века было несколько миллионов. И вот сейчас уже выше восьми миллиардов. А теснота раздражает даже тех, кто вроде бы ее не замечает. Как тут не воевать?

Манипуляторы выдвинулись из нор, ловко разделили яичницу на три равные части, переложили на тарелочки из сложенной стопки и добавили из холодильника зелени с чем-то похожим на гречневую кашу.

Я поднялся и переставил все на кухонный стол, манипуляторам не дотянуться, а роботы-помощники хоть уже и поступили в продажу, но ценой в автомобиль премиального класса, Маргарита с ее зарплатой явно не потянет.